Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Свой замысел – «вылепить словами совершенного Придворного» – Кастильоне обосновывает ссылкой на писания Платона, Ксенофонта, Цицерона, в коих дана попытка представить идеи совершенного Государства, совершенного Государя, совершенного Оратора. Такого Придворного «я никогда не встречал и, думаю, никогда не было, а возможно, и не будет, хотя он мог бы быть», – признался было Кастильоне, но затем вымарал эти слова из предисловия, видимо, решив, что содержание его книги должно сказать то же само за себя. Идея обладает своим уровнем реальности и, представленная в качестве идеала, способна творчески воздействовать на действительность – эта краеугольная для диалогов «О Придворном» концепция сближает их и ставит в один ряд со многими выдающимися произведениями ренессансной литературы, общественной мысли и искусства.

Кастильоне, несомненно, опирался на предшествующую гуманистическую традицию. Его совершенный Придворный претворяет, пусть сообразно специфике интересов господско-дворянской среды, которой, впрочем, главным он и был предназначен, идею l’uomo universale (универсального человека), постулируемую философской и педагогической мыслью эпохи Возрождения. Однако это всесовершенство человека не достигается, по Кастильоне, приобщением к надличным нормам, следованием каким-либо строго установленным регламентам, неуклонным подражанием примерам, положенным как образцовые. Ибо самому человеку, признанному в разговоре о «грации» независимым зодчим собственного «я», отведена решающая роль в определении и выборе того наилучшего, которое полнее всего отвечало бы прирожденным ему наклонностям и возвысило бы его индивидуальность до совершенства.

Книга Кастильоне имела огромный успех у читателей, уже в XVI в. много раз издавалась по-итальянски и в переложениях на европейские языки. Художественные достоинства «рафаэлевской прозы» Кастильоне способствовали влиянию и распространению той концепции человека, которая послужила исходным пунктом для построения нравственных и эстетических идеалов в диалогах «О Придворном».

<���…> Итак, вы просите, чтобы я описал, каков, в моем представлении, должен быть образ поведения, наиболее подобающий человеку благородному, который живет при дворе государей; так чтобы он мог отменно им послужить в любом достойном деле, получая за это с их стороны благорасположение (grazia), со стороны же прочих – одобрение. Словом, каким должен быть тот, кто заслуживает имени совершенного во всех отношениях Придворного. Поразмыслив над этой просьбой, я скажу, что, если бы мне самому не казалось большим позором быть у вас не в чести, нежели выглядеть неблагоразумным в глазах всех других, я бы уклонился от этого труда; ибо сомневаюсь, что не покажусь самонадеянным всем тем, кто имеет представление, сколь трудно из всего разнообразия обычаев, принятых при дворах христианского мира, выбрать наиболее совершенную форму, как бы цвет придворного искусства. <���…>

Итак, приступим теперь к тому, что составляет нашу задачу, и, если это возможно, создадим такого Придворного, чтобы государь, который удостоится его службы, даже если бы он правил небольшой страной, мог бы быть назван величайшим владыкой. В этих книгах мы не будем следовать некоей норме или правилу, выраженному в ясных предписаниях, которые имеют обыкновение использовать при обучении; но по примеру многих древних, возобновляя приятные воспоминания, мы поведаем о некоторых рассуждениях на сей предмет, имевших место между людьми выдающимися. И хотя сам я в них не принимал участия, находясь в тот момент в Англии [250], вскоре после моего возвращения я о них услышал от лица, доподлинно мне их рассказавшего. Насколько позволит память, я попытаюсь их передать, дабы вам стали известны суждения и мысли на сей предмет людей, в высшей степени достойных, мнению которых в любом вопросе следует несомненно доверять. <���…>

Итак, я [251]хочу, чтобы наш Придворный был по происхождению дворянином и хорошего рода. Если человек незнатный пренебрегает трудами добродетели, он заслуживает гораздо меньшего осуждения, чем если нечто подобное случится с благородным, который, покидая стезю своих предков, пятнает родовое имя и не только ничего не приобретает, но еще теряет уже приобретенное. Ибо знатность – словно некий яркий светоч, который обнаруживает и заставляет видеть дела хорошие и дурные, воспламеняет и побуждает к добродетели – одинаково боязнью бесславия и надеждой на похвалу. А поскольку этот блеск благородства не озаряет деяния незнатных, они не имеют ни поощрения, ни страха бесславия и не видят себя обязанными идти дальше того, что совершили их предки. Знатные считают зазорным не достичь хотя бы того предела, что указан им их предками. Отчего почти всегда в военных предприятиях и в других делах доблести наиболее выдающимися являются люди благородного звания; ведь природа повсюду заложила таинственное семя, которое всему, что берет от него начало, сообщает некую силу и свои исконные свойства, делая подобным себе. Это мы наблюдаем не только на породах лошадей и других животных, но и на деревьях, отростки которых почти всегда уподобляются стволу; а если, бывает, они вырождаются, виной тому плохой садовник. Так же и с людьми: если они хорошо развиты и воспитаны, то почти всегда похожи на тех, от кого происходят, а часто и лучше [их]; если же у них не будет надлежащего попечения, то своей неразвитостью они станут похожи на дикарей. Воистину по милости звезд или природы появляются на свет люди, наделенные такими совершенствами [grazie], что создается впечатление, будто и не родились они, но некий бог сотворил их своими руками, украсив всеми благами души и тела; равным образом есть много людей столь глупых и неотесанных, что остается лишь верить, что природа явила их миру либо по недосмотру, либо на посмешище. Как эти последние после долгих стараний и хорошей подготовки в большинстве случаев добиваются небольших результатов, так те первые малыми усилиями достигают вершин совершенства. Вот вам пример: видите дона Ипполито д’Эсте [252], кардинала феррарского, которого происхождение наделило великим счастьем – его особа, его облик, его слова, все его движения исполнены и пронизаны такой грацией, что, несмотря на свою молодость, он и среди самых пожилых кардиналов располагает немалым авторитетом и, похоже, сам скорее годится в наставники, нежели нуждается в наставлении. Точно так же в разговорах с мужчинами и женщинами разного звания, в играх, шутках и остроумных забавах он столь обворожителен, а манеры его столь грациозны, что всякий, кто с ним беседует или хотя бы видит его, непременно останется навсегда к нему привязанным. Но, возвращаясь к нашей теме, замечу, что между такой совершенной грацией и немыслимой глупостью есть нечто среднее; и те, кто от природы не наделены великими достоинствами, могут трудом и старанием отделать и выправить значительную часть естественных недостатков. Итак, помимо благородного происхождения, я хочу, чтобы Придворный и в этом отношении не был бы обделен судьбой, то есть имел бы от природы не только ум, красивую осанку и лицо, но и некую грацию и, как говорят, породистость, что с первого взгляда делало бы его приятным и любезным всякому. Пусть это будет украшением, которым исполнены и пронизаны все его действия, и очевидным признаком того, что человек сей достоин общества и милости любого великого государя.