Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Достойны особого проклятия люди той породы, что портят детское тело колдовством; а что следует думать о родителях, которые своим небрежением и дурным воспитанием портят душу? Детоубийцами называют тех, кто убивает новорожденных детей и губит лишь тело; насколько большее бесчестие – душу убить? Ибо что иное смерть души, нежели глупость, незнание, злоба? Не менее несправедлив он [родитель] по отношению к родине, которой передает именно то, что в нем самом есть – испорченного гражданина. Нечестив он по отношению к Богу, от которого получил потомство с тем, чтобы воспитать его в благочестии. Отсюда явствует, сколь не легкий и не безобидный проступок совершают те, кто пренебрегает воспитанием молодежи.

Но гораздо серьезнее, чем даже эти родители, грешат, как я уже заметил, те, которые не только не воспитывают детей в духе добродетели, но даже приучают нежную и неиспорченную головку малыша к развращенности, и тот обучается порокам прежде, чем узнает, что такое порок. Как может быть скромным и презирающим спесь мужем тот, кто ползал в пурпуровых одеждах? Еще не в состоянии произносить первые названия вещей, а уже понимает, что такое коккус, уже требует пурпурное платье, уже знает, что такое краснобородка и скар и с презрением отталкивает простую пищу [302]. Как сможет стать скромным, когда подрастет, тот, кто совсем маленьким начал воспитываться в бесстыдстве? Каким образом сделается благородным, став взрослым, тот, кто сызмальства приучен восхищаться деньгами и золотом? Как удержится от роскоши юноша, чей вкус мы развратили раньше, чем начали формировать нравы? Если только появляется недавно изобретенный вид одежды, ибо ежедневно искусство портных рождает, словно некогда Африка, некое новое диво, то это творение надеваем на ребенка. Он приучается к самомнению, и если что-то у него отбирают, он, разгневанный, требует назад. Каким образом взрослым будет ненавидеть хмель тот, кто в детстве приучился к вину?

Нашептывают детям слова, едва ли позволительные, как говорит известный поэт, на александрийских увеселениях [303]. Если ребенок говорит нечто подобное, встречают поцелуями. Разумеется, своих детей они вовсе не признают испорченными, ведь их собственная жизнь не что иное, как пример бесстыдства. Ребенок упивается бесстыдными ласками кормилиц и, словно рукой, как говорится, ваяется непристойными прикосновениями. Видит чрезмерно пьяного отца, слышит, как он болтает обо всем без разбору. Присутствует на неумеренных и малопристойных пирушках, слышит, как дом оглушительно шумит от шутов, музыкантов, играющих на флейте и цитре, и плясунов. К этим нравам ребенок так привыкает, что привычка переходит в натуру [304].

Существуют народы, которые детей, едва вышедших из материнского лона [305], воспитывают в духе воинственной ярости [306]. Их учат бросать грозные взгляды, учат любить оружие, учат наносить удар. После такой подготовки их передают наставнику, и мы удивляемся, узнав, что они, кто впитал пороки сразу же с молоком матери, не способны к добродетели? Но некоторые лица, слышу я, до того защищают свою глупость, что говорят, будто этим наслаждением, которое они испытывают от шалости с детьми, уравновешивается скука от воспитания детей. Что я слышу? Неужели истинному родителю приятнее, если ребенок воспроизведет какое-то позорное действие или непристойное слово, чем если он своим шепелявым язычком повторит здравую мысль или если изобразит, подражая, что-либо иное, сделанное благочестиво? Природа дала детям особую способность к подражанию, однако же это стремление подражать несколько сильнее склоняет их к бесстыдным вещам, нежели к добродетели [307]. Разве приятнее доброму мужу безнравственность, чем добродетель, особенно в детях? Если что-то грязное попадет на кожу ребенка, ты смоешь, а душу его пятнаешь столь мерзкими пятнами? Но ничего ведь не держится крепче, чем то, что вливается по капле в не занятые ничем души.

Во имя неба, есть ли сердце матери у женщин, которые удерживают при себе своих детей вплоть до семи лет и разве что не за шутов считают? Если им столь нравится развлекаться, то почему бы ни приобрести для себя обезьян или мальтийских собачек? «Дети они», – говорят те; да, дети, но едва ли можно высказать, сколь важны для всего жизненного пути те первые уроки детства и до какой степени в результате этого мягкого и слишком распущенного воспитания, которое матери называют снисходительным, тогда как на самом деле оно – порча, педагог получает ребенка дерзким и упрямым. Разве против таких матерей не подобает непременно возбудить судебное дело за плохое обращение? [308]Ведь, право же, это своего рода отравление, своего рода детоубийство. По закону несут наказание те, кто наводят порчу на детей или вредят их слабым тельцам отравой; а чего заслуживают те женщины, которые губят ценное время детства наихудшей отравой? Убить тело менее тяжело, чем душу. Если ребенок воспитывается среди косоглазых, заик или хромых, такое общение портит тело [309]; пороки же души проникают более скрыто, но и более быстро и глубже укореняют зло в душах. И по заслугам апостол Павел оценил так высоко стишок Менандра, что процитировал его в Посланиях: «Худые сообщества развращают добрые нравы» [310]. Но этот стих нигде лучше не подтверждается, чем в детях. Аристотель, спрошенный кем-то, какими приемами он мог добиться, что лошадь у него отменная, сказал: «Воспитывая ее среди породистых лошадей» [311].

А если ни любовь, ни разум не могут научить нас тому, как много мы должны заботиться о раннем возрасте детей, то, по крайней мере, можно будет обратиться за примером к диким животным. Ибо не должно быть стыдно учиться у них вещам, которые могут быть когда-нибудь очень полезны [312]; от них уже в прошлом человеческий род узнал столь много благотворного; так, кровопускание показал гиппопотам, обычай промывания желудка, который чрезвычайно одобряют дети Эскулапа [313], – египетская птица чибис. От оленей мы узнали об успешном действии дикого бадьяна при излечении ран, они же научили тому, что поедание раков служит целительным средством против укусов фаланг. Даже ящерицы стали учителями, от них мы узнали, что бадьян дает облегчение от укусов змей, так как у этого вида животных идет от природы война со змеями; было замечено, что укушенные ими ящерицы ищут в той траве целительное средство. Ласточки указали на чистотел, и дали название той траве – chelidonia (ласточка). Черепаха показала, что против укусов змей полезен коровий чаберник. Ласка рекомендовала нам руту как целебное средство. Аист – душицу. Кабаны показали, что плющ исцеляет недуги. От змей мы узнали, что остроте зрения помогает укроп. Дракон [большая змея] навел на мысль, что тошноту желудка подавляет латук. Пантеры показали, что человеческие испражнения имеют силу против яда; наряду с этим мы узнали от диких животных и бесчисленные другие целительные средства. А кроме того и ремесла, весьма нужные для жизни. Свиньи научили тому, как вспахивать поле. Ласточка – как строить глинобитные стены. Не буду распространяться далее, почти нет ничего полезного в человеческой жизни, образец чего природа не показала бы нам на диких животных, чтобы с их помощью побудить к выполнению своих обязанностей, по крайней мере тех, кто не обучен философии и наукам. Разве не видим мы, что каждое животное не только рождает и воспитывает своих детей, но и приучает их к выполнению собственной природной обязанности [314]. Птица рождается для полета [315], для этого, согласись, ее и наставляют и воспитывают родители. Дома мы видим, как кошки руководят своими котятами и обучают их охоте за мышами и птичками, так как те служат пищей. Что сказать об оленях? Разве тотчас не упражняют они в беге рожденных оленят и не учат их спасаться бегством, не ведут к крутым местам и не показывают, как прыгать, поскольку благодаря этому умению они защищены от охотничьих засад? Сообщают как о своего рода педагогической науке о воспитании малышей у слонов и дельфинов. В пении соловьев мы наблюдаем обязанности обучающего и обучаемого, старшего – ведущего, призывающего и исправляющего, и младшего – повторяющего и исправляющегося. Но подобно тому как собака рождается для охоты, птица для полета, лошадь для бега, бык для пахоты, так человек рождается для философии и честных деяний [316]; и как любое из живых существ очень легко учится тому, к чему рождено, так и человек без малейшего труда воспринимает науку добродетели и чести, для которой могучая природа насадила в нас как бы сильные семена, лишь бы к природной склонности присоединилось усердие воспитателя.