Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

А поскольку первое обучение детей состоит в том, чтобы они научились ясно и правильно говорить, то здесь когда-то кормилицы и родители оказывали немалую помощь. Это начало очень важно не только для красноречия, но также для способности суждения и для знания всех дисциплин. Ибо в результате невежества в языке были преданы забвению или извращены все науки. Иногда восхищались красноречием Гракхов, но сколь обязаны они, по мнению М. Туллия, в его доброй части матери Корнелии [348]: «С несомненностью видим – что ее сыновья были вскормлены не столько ее молоком, сколько ее речью». Материнское попечение было, таким образом, для них первой школой. И даже Лелия своим слогом напоминала изящество речи отца Гая [349]. Что удивительного? Еще необученная, на руках у отца она насыщалась его речью. То же случилось с двумя сестрами Муцией и Лицинией [350], внучками Гая. Лично же хвалят изящество в речи у Лицинии, которая была дочерью Л. Красса [351], супругой кого-то из Сципионов, если не ошибаюсь. Надо ли говорить более? Вся семья и весь род вплоть до внуков и правнуков часто напоминали о предках изяществом речи. Дочь Кв. Гортензия [352]так воспроизводила отцовское красноречие, что некогда даже существовала ее речь, произнесенная перед триумвирами, составившая честь, по словам Фабия, не только женскому полу. Но для правильной речи немалое значение имеют и кормилицы, и педагоги, и товарищи по детским играм. Что же касается языков, то у этого возраста такая к ним восприимчивость, что в течение немногих месяцев молодой немец, и притом необразованный и занятый другими делами, обучается французскому, и никогда это дело не удается успешнее, чем в наиболее ранние годы. Если такое происходит с языком варварским и не подчиняющимся правилам, в котором слова пишутся иначе, нежели звучат, и которому присущи шипящие звуки и произношение едва ли человеческое, насколько это будет легче с греческим или латинским языком? Известно, что царь Митридат знал 22 языка настолько, что каждый из своих народов судил без переводчика на его родном языке [353]. Фемистокл в течение года выучил персидский язык, с помощью которого мог удобнее говорить с царем [354]. Если это осуществляет человек в зрелом возрасте, почему нельзя надеяться на ребенка?

А все это дело [изучение языка] состоит главным образом из двух вещей – памяти и подражания. Что в детях есть некоторое стремление к подражанию, мы уже перед этим показали; в свою очередь, память, и притом очень цепкую, приписывают детскому возрасту ученейшие мужи. А если мы не доверяем их авторитету, то нам вполне внушает доверие опыт в делах. То, что мы видим детьми, так прочно укореняется в душе, словно мы видели это вчера. А то, что сегодня читаем стариками, если снова через два дня прочитаем, покажется нам новым. Кроме того, знаем ли мы кого-нибудь, кому удалось преуспеть в знании языков в зрелом возрасте? А если кто преуспел в знании, то ударение и немецкое произношение не удается никому или удается очень немногим. И эти редчайшие примеры не следует, конечно, называть в качестве общего правила. И потому мы не должны побуждать детей к изучению языков после 16 лет на том основании, что Катон Старший поздно выучил латинский язык, а греческий по достижении 70 лет [355]. С другой стороны, известный Катон Утический, гораздо ученее, а равно и красноречивее предыдущего, мальчиком был неразлучно связан с педагогом Сарпедоном [356].

И потом здесь надо быть тем более внимательным, что возраст тот, поскольку влечется он скорее природным чувством, чем размышлением, с равной легкостью впитывает дурное и правильное, и первое, может быть, с большей. И правильное забываем мы даже легче, чем разучиваемся дурному. Это подметили с удивлением языческие философы и не могли отыскать причину этого, ее нам показала христианская философия, которая учит, что эта склонность к дурному коренится в нас от зачинателя рода человеческого Адама [357]. Утверждение, которое не может быть ложным, как в высшей степени истинно и то, что большая часть этого зла проистекает из мерзкого образа жизни и дурного воспитания, особенно в юном и ко всему податливом возрасте [358]. Из литературы известно, что Александр Великий мальчиком впитал от педагога Леонида некоторые пороки [359], которые не оставили его ни в зрелом возрасте, ни даже вознесенного к власти. Поэтому, пока у римлян процветала древняя чистота нравов, детей, по свидетельству Плутарха [360], не вверяли нанятому за плату воспитателю, но воспитывали сами родители и родственники, к примеру, дядья по отцу, дядья по матери, деды. Ибо род считался славным, если в нем было как можно больше людей, выделявшихся свободным образованием, в то время как сегодня почти все благородство заключается в родословных древах, исполненных в живописи и скульптуре, в танцах, охоте и азартной игре. Сообщают, что самым первым открыл начальную школу Сп. Карбилий, либертин, чей господин Карбилий дал первым пример развода [361].

Прежде главной обязанностью любви считалось, если каждый наставлял своих сородичей в добродетели и знании. Теперь только об одном забота – как бы мальчику подыскать жену с хорошим приданым. Выполнив это, родители думают, что ничего уже не должны любви. Но так как дела человеческие имеют склонность к худшему [362], любовь к наслаждениям побудила вручить этот долг [воспитания] домашнему педагогу, и так свободный передавался для обучения рабу. Если того отбирали именно для такого дела, это было менее опасно, поскольку воспитатель был не только на глазах родителей, но находился в их власти в случае, если совершал какой-то проступок. Самые рассудительные или покупали образованных рабов, или заботились об их обучении наукам, чтобы возложить на них воспитание своих детей с самого детства. Но насколько было бы обдуманнее, если бы сами родители изучили в такой степени грамоту, чтобы обучать своих детей. От этого была бы двоякая польза, точно так же, как вдвойне полезно, если епископ показывает себя благочестивым мужем, дабы как можно больше людей воспламенять стремлением к благочестию [363].

Не у всех есть время, скажешь ты, да и стыдно такого труда. Но давай, славный муж, посчитаем с тобой, сколько времени теряется на игру в кости, на попойки, зрелища и шутов, и, думаю, будет стыдно, что приводят в оправдание нехватку свободного времени для такого дела, которое надо делать, оставив все прочее. Для всех занятий времени достаточно, если расходуется оно, как подобает, – по-хозяйски. Право же, краток тот день для нас, большую часть которого мы теряем. Взвесь мысленно уже то, как много времени мы отдаем ничтожным подчас делам друзей. Если невозможно для нас угодить всем, то детям, конечно, причитается первое место. Но разве избегаем мы каких-то трудностей, чтобы оставить детям значительное наследство и прекрасное устойчивое положение, а чтобы приобрести для них то, что более превосходно по сравнению со всем этим, неужели стыдно претерпеть трудности, особенно когда чувство естественной любви и благополучие тех, кто нам дороже всего, смягчит всякую тяжесть? Если бы было по-другому, разве выносили бы когда-нибудь матери столь долгие неприятности, связанные с вынашиванием и кормлением детей? Тот, кому стыдно обучать сына, слабо любит сына. Но условия обучения у древних были легче по той причине, что сведущие в науках и необразованная масса говорили на одном и том же языке [364], с той лишь разницей, что образованные говорили правильнее, изящнее, разумнее и красноречивее. Допускаю, какая большая выгода была бы для образования, если то же самое оставалось бы и сегодня. Не было недостатка в тех, кто пытался возвратиться к примеру древних, например у голландцев Кантерии [365], у испанцев королева Елизавета [366], жена Фердинанда, из чьей семьи вышли многие женщины, достойные удивления своей эрудицией, равно и благочестием. У англичан – славнейший муж Томас Мор [367], кому, хотя он и очень занят делами королевства, не стыдно быть наставником жене, дочерям и сыну, во-первых, ради благочестия, во-вторых, ради знания ими латинской и греческой литературы. Об этом, во всяком случае, следовало позаботиться в отношении тех, кого мы предназначили к обучению. Не страшно, что они не знают народного языка, его они волей-неволей выучат в общении с людьми. А если нет никого в доме, кто был бы образован [368], то сразу надо пригласить знающего человека, но проверенного в отношении нравов, равно и образованности. Глупо на своем сыне, словно на карийце [369], испытывать, образован, добродетелен ли муж, которого ты пригласил. Да будет милость к беспечному в других делах, здесь тебе надлежит быть Аргусом [370]и бодрствовать всеми глазами. В войне, говорят, нельзя ошибаться дважды, здесь недозволено ошибаться даже единожды. В свою очередь, чем раньше мальчик передается воспитателю, тем успешнее станет воспитание.