Иоганн Гёте - Учение о цвете. Теория познания

Мы считаем также большим заблуждением Бэкона то, что он слишком презирал механические работы ремесленников и Фабрикантов. Ремесленники и художники, которые всю жизнь разрабатывают один ограниченный круг, существование которых зависит от удачи того или ипого замысла, гораздо скорее дойдут от частного к общему, чем философ на бэконовом пути. От кро- панья они перейдут к опытам, от опытов к правилу и, что еще важпее, к известному практическому приему, и будут не только говорить, но и делать, и деятельностью создавать возможное; больше того — ош! будут вынуждены создавать его, хотя бы оын отрицали его, как это было в замечательном случае открытия ахроматических телескопов.

Техническим и артистическим замкнутым кругам деятельности науки обязаны больше, чем это обыкновенно принимают, часто взирая на этих тружеников лишь как на ремсслсшшков. Но если бы в конце шестнадцатого столетня кто — нибудь заглянул в мастерские красильщиков и живописцев, и правдиво и последовательно записал только то, что он там нашел, мы получили бы для нашей цели гораздо более ценный вклад, чем ответы на тысячу бэконовых вопросов.

В подтверждение этого мы приведем нашего соотечественника Георга Агриколу, который уже в первую половину шестнадцатого века сделал относительно горного дела то, что было бы желательно и для нашей области. Правда, оп счастливо вступил в замкнутую, уже давпо обрабатываемую, чрезвычайно многообразную и все же направленную к одной цели область природы и искусства. Горы, раскрытые горноделием, значительные продукты природы, отыскиваемые в сыром виде, добываемые, обрабатываемые, отделяемые, очищаемые и подчиняемые человеческим целям: вот что в высшей степени интересовало его как постороннего зрителя — а он жил в горах в качестве врача; оп был дельной и наблюдательной натурой, к тому же зпато- ком древности, прошедшим школу древиих языков, на которых он свободно и приятно из’яснялся. И теперь еще мы изумляемся его сочипениям, охватывающим весь круг древнего и нового горноделия, древней и новой металлургии и минералогии; это н для пас драгоценный подарок. Он родился в 1494 и умер в 1555, жил, стало быть, в высочайшую и прекраснейшую эпоху вновь зародившегося, по тотчас же достигшего кульминационной точки искусства и литературы. Мы пе можем припомнить, чтобы Бэкоп упоминал Агриколу; да и в других людях он не умел ценить того, что мы так высоко ставим в последнем.

Сопоставляя условия, при которых жили эти два человека, мы невольно сравниваем их. Континентальный немец видит себя в замкнутом кругу горного дела, он вынужден сосредоточиться и научно разработать ограниченную область. Бэкона, как окруженного морем островитянина, члена нации, стоявшей в сношениях со всем миром, внешние обстоятельства побуждают итти вширь и в бесконечную даль и сосредоточить свое главное внимание на самом иепадежном из всех явлений природы, на ветрах, потому что именно ветры обладают таким огромным значением для мореходов.

Мы называем это имя больше для того, чтобы украсить им наши страницы; нашей специальностью этот выдающийся человек собственно не занимался.

Если благодаря веруламскому методу распылепия, естествознание, казалось, навеки было расщеплено, то Галилей тотчас же снова собрал его воедино: он снова привел естествознание к человеку, и уже в ранней юности показал, что для гения один случай замещает тысячу: из качающихся церковных люстр он развил учение о маятнике и о падении тел. В науке все сводится к тому, что называют apercu, к подмечанию того, что собственно лежит в основе явлений. И такое подмечаыие бесконечно плодотворно.

Галилей развивался при благоприятных обстоятельствах и пользовался в течение первого периода своей жизип завидным счастьем. Как дельный жнец, направился он к богатейшей жатве и не ленился в своей работе. Телескопы раскрыли новое небо. Было открыто много новых свойств вещей природы, более пли менее видимо и осязаемо окружающих нас, и во все стороны мог ясный могучий дух делать завоевания. Так ббльшая часть его жизпи — ряд дивных, блестящих деяний.

К сожалению, небо омрачается для него к концу. Он становится жертвой того благородного стремления, которое заставляет человека сообщать другим свои убеждения. Говорят, что воля человека — его царство небесное; но еще больше находит onрадости в собственных мнениях, в познанпом и признанном им. Проникнутый великим духом коперниканской системы, Галилей не колеблется хотя бы косвенно подтверждать и распространять это отвергнутое церковью и ученым миром учение, и копчает жизнь в печальном полумученичестве…

Что касается света, то оп склонен рассматривать его как нечто до известной степени материальное, переносимое, — воззрение, вызианиос у пего наблюдениями над болонским камнем. Высказаться относптельпо цвета оп отказывается, да и пет ничего естественнее того, что человек, созданный, чтобы погружаться в глубипы природы, человек, чей прирождепный проникающий вглубь гений был до невероятности изощрен математическим образованием, мог иметь мало склоппости к поверхностному, легко исчезающему цвету.

Жизнь этого выдающегося человека, как п его учение едва ли будут попятпы, если не представить его себе Французским дворянином. Преимущества его рождения с юности облегчают ему путь, даже в школах, где он получает первые уроки в латинском, греческом и математике. Как только он вступает в жизнь, способиость к математическим комбинациям сразу сказывается в нем теоретически и паучно. Еслп его поиски бесконечной эмпирии можпо назвать веруламскимп, то в постоянно повторяемых попытках вернуться к себе, в развитии его оригинальности и продуктивности обнаруживается счастливый противовес им. Ему надоедает задавать н решать математические проблемы, так как оп видит, что при этом ничего не получается; оп обращается к природе и много работает над отдельными вещами; ио, как естествоиспытатель, он встречает много помех. Можпо сказать, что он пе останавливается спокойно и с любовью на предметах, чтобы заполучить от них кое — что; он с какой — то поспешностью накидывается иа них, как па разрешимые проблемы, и подходит к вещи большею частью со стороиы самого сложного явления.

К тому же ему, повидимому, не хватало воображеппя и паФоса (Erhebung). Он не находит духовных, живых символов, чтобы приблизить к себе и другим трудно выразимые явления. Чтобы об’яспнть ускользающее от понимания, даже совсем пспонятнос, оп пользуется самыми грубыми чувственными сравнениями. Так, его различные материи, его вихри, его винты, крючки и зубцы давят ум, и если подобные представления принимались, то это показывает, что именно самое грубое и малопонятное оказы ваетсяипогда самым приемлемым для масс…