Михаил Антонов - Договориться с народом. Избранное (сборник)

Чичиков должен был преобразиться к лучшему не сам по себе, а под влиянием встречи с прекрасным человеком, носителем высшей духовности. Осознав в конце жизни, что без светлого начала его поэма превращается в картину сплошного мрака, Гоголь пытается создать образы положительных героев, но с ужасом убеждается, что он на это не способен. Никакие попытки «воспитания самого себя в христианском духе» не помогли (потому что самый этот дух он понимал ложно). Отсюда его трагедия, сожжение второго тома и странная смерть. В ранее опубликованных статьях я сделал некоторые открытия, которые позволили полнее осветить эти повороты его творческой и жизненной судьбы.

Русский мыслитель Николай Федоров, создатель «Философии общего дела», считал таким общим для всего человечества делом воскрешение умерших предков. Он знал, что в день Страшного суда Бог воскресит всех умерших, чтобы воздать каждому по делам его. Но Федоров предлагал человечеству, так сказать, принять «встречный план», – пойти навстречу Божьему замыслу и еще раньше воскресить умерших на основе достижений науки. А Гоголь, как полагала самобытный пушкиновед и гоголевед Кира Викторова, захотел воскресить «мертвые души» силой лишь своего писательского таланта, и его крах стал наказанием за такую дерзкую и смехотворную идею.

«А те, которым в дружной встрече он главы первые читал» (главы второго тома), были убеждены: «Нет, не погиб талант писателя, писавшего второй том своей поэмы, как утверждали многие, а обернулся новой, непривычной для читателя тех лет стороной». Так, Сергей Аксаков 29 августа 1849 года сообщал своему сыну Ивану: «Не могу больше скрывать от тебя нашу общую радость: Гоголь читал нам первую главу 2-го тома «Мертвых душ». Слава Богу! Талант его стал выше и глубже». 19 января следующего года Сергей Тимофеевич напишет сыну о последующем чтении второго тома: «Такого высокого искусства показать в человеке пошлом высокую человеческую сторону нигде нельзя найти. Теперь только я убедился вполне, что Гоголь может выполнить свою задачу…»

По мысли Гоголя, главной задачей второго тома «Мертвых душ» было показать путь к Христу, чтобы этот путь был ясен каждому читающему. К сожалению, многое во втором томе не понравилось отцу Матвею Константиновскому, который в последние годы был духовным наставником писателя. Отец Матвей просил сжечь только отдельные главы второго тома, а Гоголь сжег все. И этот акт не был приступом сумасшествия, как трактуют многие. Ведь писатель сжигал все, что ему не нравилось, а потом писал сызнова. Гоголь считал, что в этом плане был чист перед Богом: «Хозяин, заказывающий это, видел. Он допустил, что она сгорела. Это Его воля. Он лучше меня знает, что для Него нужно».

По мнению современников и поклонников Гоголя, второй том был гораздо более светлым, чем первый, он был весь устремлен к будущему и проникнут убеждением в том, что оно у России станет счастливым. Он затрагивал вопрос о судьбах всего человечества. А впереди еще был третий том, где должны были воскреснуть к достойной жизни герои первого и второго томов, даже Плюшкин, – можно ли было бы тогда сомневаться в способности Чичикова к возрождению?

Увы, то, что дошло до нас от второго тома, не подтверждает лестных его оценок слушателями. Выведенные им персонажи не обладают яркостью образов отрицательных типов вроде Плюшкина или Собакевича, но не несут в себе и живых черт реальных людей, тем более – положительных героев. Если в первом томе выступали герои – воплощение определенных отрицательных качеств и пороков, то во втором предстали только безжизненные схемы. И величавые образы новых героев, обещанные в первом томе, так у Гоголя и не появились. Они и не могли появиться, им неоткуда было взяться. У Гоголя не было понимания русского человека, как не было и таланта для создания его образа.

Не тот талант, не по Сеньке была шапка. И возрождение Чичикова не состоялось.Оно было Гоголем отложено на третий том. Однако провал второго тома похоронил и надежду Гоголя на третий том.

А как же Белинский, назвавший Гоголя великим русским писателем, первым взглянувшим смело и прямо на русскую действительность, а первый том «Мертвых душ» – великим произведением? Он прав. И Гоголь – гений, и первый том «Мертвых душ» – великое художественное произведение. С присущим ему юмором, через мелочи, Гоголь так показал Русь, что читатели смогли через комическое увидеть ужасы крепостничества, и это сделало Гоголя в глазах Белинского не только первым в стране поэтом, но и вождем на пути прогресса. И вообще там, где речь идет о творчестве, игре фантазии, создании иллюзии, Гоголь велик. Но к познанию Руси и русского человека это не имеет никакого отношения. К тому же Белинский, как известно, изменил свое мнение о Гоголе, прочитав его «Выбранные места».

Конечно, Гоголь создавал утопию, но ведь нотки утопии встречались у Пушкина и Лермонтова, Льва Толстого и Чехова, Достоевского и Чернышевского и у многих других «властителей дум» русского народа. Есть ведь такие утопии, которые двигают человечество вперед лучше самых реалистических проектов и творений! Повторяю: русские писатели с незапамятных времен знали апокалипсические представления о конце «мира сего»: «земля и все дела на ней сгорят!», каждый получит воздаяние по делам своим. И все же они не переставали не только обращаться к Господу с мольбой о спасении родной страны, но и убеждать людей: живите по-человечески, праведно, и да минует нашу землю предсказанная ужасная участь! Как тут не вспомнить слова гениального русского педагога К.Д.Ушинского: «Утописты, мечтающие о быстрой реформе рода человеческого, не знают истории человеческой души; но сами утописты необходимы: только их пламенным рвением движется этот медленный процесс, и новая идея, хотя медленно и трудно, но все же входит в характер человека и человечества. Без этих утопистов мир только бы скрипел на своих старых, заржавленных основах и, сживаясь все более и более со своими закоренелыми предрассудками, уходил бы в них все глубже и глубже, как в топкое болото». И Гоголь хотел нарисовать утопическую картину воскрешения мертвых душ еще в середине XIX века!

Гоголь призывал читателей к чистой жизни, к шествию в ней по единственно правильному прямому (хотя и «узкому») пути, а не по бесчисленным ложным дорогам, ведущим к погибели. Его наставления сохранить благородство порывов юности, не отдать в жертву беспощадной старости ни одного достойного человека движения сердца были искренними. Его предупреждения о страшной тине мелочей, опутывающей жизнь человеческую, заставляли читателей задуматься. Наконец, он мог надеяться оказать на них воздействие и своим личным примером бескорыстного служения литературе, которой он пожертвовал буквально всем. Но это были, так сказать, декларации о намерениях, никак не вытекавшие из созданных им художественных образов и не подкрепленные личным духовным опытом, как и образом жизни писателя. Нельзя было считать Гоголя и образцом кристально чистых отношений с ближними. При всей своей устремленности к идеалу Гоголь показал себя прагматиком, который неплохо устроился в жизни и, как признает И.Золотусский, заставлял работать на себя весь круг своих знакомых, оберегая себя от грубой прозы жизни, поскольку он – Поэт.