Михаил Антонов - Договориться с народом. Избранное (сборник)

До конца XIX века русская литература создавалась преимущественно дворянами – представителями наиболее европеизированного сословия русского общества. Пушкин гордился своим 600-летним дворянством, но воспитывался в Царскосельском лицее – этом рассаднике космополитических идей, был камер-юнкером и входил в высший свет. Пушкинистка Кира Викторова доказала, что отношение Пушкина к Романовым, особенно к Петру I, Екатерине II и Александру I, было очень скептическим, но он, опасаясь сурового наказания (вряд ли тут дело ограничилось бы ссылкой в Бессарабию или даже на Соловки), так зашифровал свои суждения, что ей понадобились десятилетия труда на разгадку этих ребусов. (Свою книгу об этом ей удалось опубликовать лишь незадолго до смерти.) Мог ли Пушкин в этих условиях выступить против засилья немецких криптооккупантов в России? И все русские классики, вплоть до Толстого и Достоевского, получали образование и воспитывались на западный манер, и тем из них, кому удалось преодолеть поставленные им в юности рамки, это далось большим трудом.

Вот наглядный пример того, что ожидало тех, кто осмеливался хотя бы намекнуть на немецкое засилье в России. Молодой Юрий Самарин написал брошюру «Письма из Риги», где говорилось о бедственном положении крестьян и всех слоев населения при владычестве немцев в российской Прибалтике и высказывалось негодование по поводу антирусских действий нового начальника края князя Суворова. Брошюра ходила в рукописи. И что же? Самарин был арестован и доставлен в петербургскую тюрьму. Допрашивал его сам Николай I. Он считал, что Самарин гораздо более опасный преступник, чем декабристы, ибо покусился на опору трона – на немцев. Но почему же именно немцы стали опорой императора? Николай пояснил: «Русское дворянство служит России, а немцы служат династии». Правда, после покаяния Самарина он был отпущен, выслушав отеческое наставление царя. Был арестован и Иван Аксаков за резкие выражения в письмах к родным, вскрытых тайной полицией. Николай и от него потребовал объяснений. Прочитав «ответы» Аксакова, царь удовлетворился этим и приказал выпустить арестанта на свободу. Но до смерти Николая, оба они, как и почти все другие славянофилы, находились под подозрением. Вот и попробовал бы в такой обстановке кто-нибудь из русских классиков, даже если бы он и осознал, что страна оккупирована, выступить против наглых пришельцев!

Ну, а если режим антинародный, то откуда же взяться тогда в России деятельному человеку, творцу истории, созидателю? Путь приобретательства, который избрал Чичиков, был органичен для обрусевшего немца Штольца, но русскому дворянину уподобиться купцу, торгашу? Пушкин был первым поэтом в России, который жил на доходы от своих стихотворений, до того и это считалось дурным тоном. Стихи слагались для души, для преподнесения властвующим особам, для украшения альбомов светских дам, в общем, не корысти ради. Можно было стать чиновником, но ведь это означало быть сотрудником колониальной администрации. И даже если это не осознавалось, все же чиновники в большинстве своем служили не ради укрепления мощи Отечества, а ради карьеры как таковой – ради продвижения по служебной лестнице, окладов, орденов (как в «Анне Карениной» честно служил Каренин).

Это не означает, что в России не было вообще деятельных людей, героев, самоотверженно служивших Родине. Еще «птенцы гнезда Петрова», русские моряки и казаки, преодолевая подчас немыслимые трудности, осваивали моря Северного Ледовитого океана и берега Охотского моря, позднее дошли до Амура и Сахалина. В 1803—1806 годах русские моряки совершили первое для них кругосветное путешествие. Освоение Сибири и Дальнего Востока – это целая эпопея, исполненная героизма. Русские путешественники сделали множество открытий и на южных рубежах России, а позднее и в других странах (как Александр Булатович в Эфиопии или Пржевальский в Монголии и Тибете). Но эти деятели оставались вне поля зрения литераторов (хотя Пушкин писал историю Камчатки). Русские воины проявляли чудеса храбрости на войнах, которыми судьба Россию не обделила, этим повезло больше, особенно героям Отечественной войны 1812 года. Да и нет такой области народной жизни, где русские не проявили бы чудеса героизма. И все же ярких типов героев созидательного направления дореволюционная русская литература не создала.

Западная литература в этом смысле отчасти богаче, там есть типы созидателей промышленных и банковских империй и т. п., но все это в рамках буржуазного общества, главное там – не собственно герои, а способы их обогащения и достижения общественного признания. И потому советский опыт положил начало новой эпохе в мировой литературе.

Михаил Саяпин считал, что «феномен Обломова абсолютно непонятен советскому человеку. Если бы нам в школе не объясняли, что, как и почему, то мы бы воспринимали это образ как патологию: «Больной, наверное…»

Советская эпоха открыла в русском человеке волю – и столько воли, что ее можно отправлять на экспорт (недаром курдские партизаны зачитываются Николаем Островским, а в Китае с триумфом проходил многосерийный фильм по книге того же Н. Островского «Как закалялась сталь»). Но старая Россия, Россия угнетенная, полуколониальная, бесконечно сетовала на безволие своих подданных. И это, наверное, лучшая иллюстрация к чудовищной деморализации русских людей во времена «Российской империи»». Но снова напомню: еще Михаил Пришвин, а позднее Юрий Лощиц высказывались в том смысле, что Обломов вовсе не лентяй, это натура даже героическая: позови его на великое дело – и он жизни ради него не пожалеет. А если нет великого дела, есть лишь «делишки», то и мараться участием в них не стоит, уж лучше тогда валяться на диване. В колониальной стране, «верхи» которой не осознавали национальных интересов и были чужды духу народа, великих дел не было и не предвиделось. Поэтому Обломов, видимо, был все же для того времени жизненным типом, не случайно возникло понятие «обломовщина», и в литературе и обществе завязалась целая полемика по поводу того, что это такое.

Но ведь были же еще при жизни Гоголя русские писатели, которые создавали образы не просто «лишних людей», но и сверхчеловеков. Михаил Саяпин так характеризует Лермонтова:

«Лермонтов – это предтеча экзистенциализма с его известным принципом: «порок столь же абсурден, как и добродетель». Точнее, экзистенциалист-романтик (последнее уже дань времени). В центре его творчества – сверхчеловек, вырывающийся из царства необходимости в царство свободы. Необходимость уютна и жалка, свобода неистова и смертельно опасна. Наиболее отчетливо это проявилось в «Герое нашего времени»: типичный обитатель сферы необходимости – Максим Максимович, а сферы свободы – разумеется, Печорин. Но зачем же нужно прорываться наверх, в царство свободы? А затем, чтобы понять, что жизнь бессмысленна!Благо понять это можно только там. Точнее даже, что жизнь противоосмысленна: ее тайная цель – посмеяться над достойнейшими из человеческого рода, вплотную подступившими к разгадке тайны жизни, вырвавшимися из круга обыденных представлений. Служака-обыватель каждой клеточкой мозга ощущает глубокую осмысленность своего жалкого существования, а ирония автора выражает его позицию по отношению к этой примитивной уверенности; только один Печорин оказывается достойным познать, что жизнь – это ничто. Арбенин на голову выше своего пошлого круга – и что же? Только то, что он удостоен осознать игру всесильного рока в жизни, воплощенного в Неизвестном. Жизнь создана для того, чтобы губить лучших своих детей – таков пафос и в «Песне про купца Калашникова» и в пр.».