Михаил Антонов - Договориться с народом. Избранное (сборник)

И, тем не менее, при всей гениальности русских мыслителей, они также не создали законченных философских систем, таких, как у Канта или Гегеля. В этом многие современные исследователи видят недостаток отечественной мысли, на мой взгляд, безосновательно. Во-первых, законченность философской системы есть признак ее искусственности, а, следовательно, несостоятельности, свидетельство того, что это – ложное знание, ибо мир (взятый в отрыве от Бога) не замкнут и развивается. Во-вторых, никто из выдающихся русских мыслителей не порывал сознательно с православием, и даже такие эксцентричные учения, как «философия общего дела» Н. Ф. Федорова, рассматривались их создателями как развитие христианства. Лишь общий погром русских народных начал в эпоху Петра I и продолжателей его дела облегчил проникновение в Россию собственно атеистических философских учений, получивших здесь распространение в слегка подправленном виде применительно к условиям нашей страны и национальной психологии. После 1917 года диалектический материализм в марксистско-ленинской версии, насильственно навязанный народу, заполнил вакуум, образовавшийся после фактического запрещения православия.

Как на Западе, так и в неправославной России философия стала играть в Новое время роль секуляризованной религии, богословия для неверующих. Если из картины мира, какой она представлена в православии, исключить Бога, то мироздание рассыпается на части, которые потом и пытается искусственно собрать воедино философия.

Так, если нет Бога, сотворившего мир, то появляются, как разные начала, материя и дух. Если не Бог сотворил материальный мир, то материя, естественно, оказывается первичной, дух как сознание человека – вторичным, а Бог как плод сознания – уже, если можно так выразиться, третичным.

С целью увести мысль от Бога, так называемый основной вопрос философии сформулирован как вопрос о первичности материи или духа. И мы семьдесят с лишним лет, что называется, трясем друг друга за грудки, решая вопрос: «что первично?», тогда как во все времена и у всех народов практически основным вопросом философии, как и религии, был вопрос о том, как правильно и достойно, по-Божески, прожить человеку данную ему Богом жизнь. Но именно это-то высшее знание и было выброшено у нас как ненужный идеалистический хлам.

Если нет Бога как Сущности Всего, то возникает необходимость в категориях «сущность» и «явление». Для Бога нет ничего случайного, как и необходимого, ибо Он сотворил мир не под давлением какой-либо необходимости, а из чувства любви. Он дал миру законы развития, но может в любое время сотворить чудо вопреки им. Но в философии «падшего» человека, уповающего в познании и преобразовании мира лишь на самого себя, неизбежно появление категорий «случайность» и «необходимость». Бог предвечен; до сотворения мира не было времени, не будет его и в Новом Иерусалиме, грядущем Царстве Божием. Не мир вмещает в себя Бога, но Бог вмещает в Себя мир. Но в атеистической или полуатеистической философии важнейшими категориями должны были стать «время» и «пространство». И в прочих философских категориях возникла необходимость лишь потому, что из картины мира был исключен Бог-Творец и Промыслитель.

Вторая часть так называемого основного вопроса философии связана с возможностью познания мира человеком. В философии этот вопрос ставится абстрактно, не уточняется, каким человеком: ребенком, зрелым мужем или старцем; философом или земледельцем; верующим или атеистом; устремленным к единой цели или духовно «расхристанным». Такая неясность для западноевропейской мысли не случайна. Еще И. В. Киреевский выявил важную особенность сознания западного человека: тот одним чувством познает красивое, другим – моральное, третьим – справедливое и т. д., не сводя этих разрозненных частей в единое целое, а в основе всего у него лежат законы формальной логики. Поэтому на Западе появилась, например, как особая наука, политическая экономия, которую в Древней Руси не могли бы принять не потому, что она слишком сложна и наши предки до таких премудростей не доросли, а потому, что им было непонятно, во-первых, как это можно уповать на выгоду в отрыве от нравственности, а во-вторых, зачем искусственно раздувать материальные потребности человека и потом до изнеможения трудиться ради их удовлетворения, не оставляя времени для размышлений о Боге и о смысле жизни.

Пока человек был связан с Богом, вопрос о познаваемости мира решался путем аскетического подвига. Христианство – не философия, а способ жизни, основанный на смирении, жертвенности, любви и милосердии. Чтобы познать мир, надо познать его источник – Бога. Но Его познают не построением силлогизмов, а нравственным очищением себя, преображением «ветхого» человека в «нового», и тем самым – приближением к Нему. Устранив Бога, философы создали на пустом месте сложнейшую проблему, по которой не могут договориться между собой на протяжении тысячелетий. Рационализм, присущий вообще западному миропониманию, безуспешно пытается при помощи логики, силой одного ума разобраться в том, что постигается только соединением ума, сердца и веры.

Сказанное относится не только к философии как таковой, но и к дочерним философским наукам. На место аскетики – учения о христианском подвижничестве ради стяжания благодати Святого Духа (а именно это учение наши предки считали «наукой наук и художеством художеств», то есть высшим знанием, какое может быть дано человеку в его земной жизни) пришла этика – наука о нравственности (или морали), достигаемой человеческими усилиями, без помощи Божией. Исходный тезис «все люди – братья и сестры» имеет смысл лишь в том случае, если все они – дети Одного Отца, Бога. Если же этого нет, то все так называемые «общечеловеческие ценности» становятся условными. Безусловными они, как и этика вообще, могут быть лишь при наполнении их религиозным содержанием. Этика без религиозной основы превращается в своего рода науку об общественном договоре по поводу того, что считать нравственным, а что безнравственным. На место учения, соединяющего Добро, Истину и Красоту, пришла эстетика – наука о прекрасном (которое существует как бы независимо от морального) и т. п.

На основании изложенного можно утверждать, что, подобно тому, как дьявола зовут обезьяной Бога, философия лишь паразитировала на богословии, а материализм – на идеализме, впитывая живительные соки от здорового древа и выделяя в его ткани свой трупный яд. О бесплодности философии, особенно марксистской, говорит такой пример: кажется, нет (по крайней мере, не было до последнего времени) в стране вузовского учебника по любой дисциплине, где на первых же страницах не декларировалось бы, что излагаемая наука зиждется на принципах марксистско-ленинской философии. В свою очередь, в курсах этой философии утверждается, что она основана на достижениях науки. И никого это положение (подобное которому высмеивал Ленин: «Иван больше Петра, а Петр больше Ивана») не смущало. Несколько поколений наших соотечественников прошло эту одуряющую школу, хотя вряд ли кто-нибудь может привести пример крупного научного открытия, сделанного на основе сознательного применения законов диалектики, – и это не случайно. Подлинная диалектика – это не превращение воды в пар, а движение человеческой души в ее связи с Духом. А так называемые законы диалектики вроде пресловутого закона борьбы противоположностей использовались больше для обоснования, оправдания политических мер (репрессий в отношении крестьянства, инакомыслящих и пр.), чем для подлинно научного познания мира. Само понятие научного мировоззрения несостоятельно, ибо наука имеет дело лишь с тем, что поддается проверке опытом (так как ее критерий истины – практика), а понимание мира непременно основывается на вере (в Бога или в то, что Бога нет; ведь атеизм – тоже вера, только «с обратным знаком», если угодно – «антивера»). Изложение законов диалектики в курсах марксистской философии всегда эклектично: один закон иллюстрируется примером из физики, другой – из химии, третий – из общественной практики и т. п. Нет ни одного курса конкретной науки, который был бы выдержан в духе системы диалектического материализма, как нет и ни одного курса диалектического материализма, который строился бы на примерах из одной области науки.