Михаил Антонов - Договориться с народом. Избранное (сборник)

В свободное время я принимал участие в работе Научного совета АН СССР по кибернетике, который возглавлял академик Аксель Берг (правда, он на заседаниях не столько высказывал новые идеи, сколько ругал Советскую власть и высмеивал тупоумных бюрократов). В составе Совета была секция организации, возглавляемая адмиралом Боголеповым, а я руководил в ней подсекцией теории систем. Сначала мы изучали теоретические работы австро-американского биолога-теоретика Людвига фон Берталанфи, который пытался выработать математический аппарат для описания различных типов систем. Но скоро Александр Фетисов выполнил работу «Речное пароходство как объект теории систем», которая сразу же перевела наши исследования в практическую (в том числе и в политическую) плоскость. Александр Александрович был на 12 лет старше меня, участвовал в войне, был ранен, занимал большие командные должности на Тихоокеанском флоте. Более десяти лет мы работали с ним рука об руку. Но в 1968 году я, как и Фетисов и еще два наших товарища, был арестован по обвинению в «клеветнических измышлениях, порочащих советский общественный и государственный строй», и провел несколько лет «далеко от Москвы». Самое смешное здесь заключалось в том, что эта статья Уголовного кодекса применялась обычно к диссидентам, каковым я не был, и если критиковал Советскую власть, то не с антисоветских позиций, а за то, что она была недостаточно Советской. Мне также хотелось, чтобы власть совместно с Церковью занялась нравственным воспитанием народа, что тогда тоже не поощрялось. Но под категорию антисоветчика я не подходил. Это не помешало властям поместить меня в следственный изолятор «Лефортово» (могу засвидетельствовать, что там обращение следователей КГБ и охраны с заключенными в то время было вполне корректным), а оттуда направить на судебно-психиатрическую экспертизу в Институт судебной психиатрии имени Сербского. Не знаю, было ли это личным изобретением Юрия Андропова или же уже отработанной практикой, ясно одно – тогда тех, кого считали противниками режима, но кого судить открытым судом было нежелательно, признавали психически больными и держали в соответствующих «больницах специального назначения». Так мне, стороннику советского строя, хотя и настаивавшему лишь на его совершенствовании, пришлось, пройдя через цепочку тюрем, провести три года в таких заведениях.

Мне много раз предлагали написать воспоминания о тех годах, но я всякий раз отказывался, и сейчас этого делать не буду. Отмечу лишь одну особенность этого вида наказания. В любом другом исправительном учреждении вы, разговаривая или даже просто пребывая рядом с человеком, более или менее знаете, чего от него можно ждать. Здесь же вы этого не знаете, потому что он может вдруг выкинуть нечто невероятное и для вас небезопасное. На кровати, соседней с моей, некоторое время спал детина, по слухам, людоед. Когда он совершал побег из места заключения, то брал с собой товарища, который потом служил ему пищей. Что может быть на уме у такого соседа?

Больницы эти были специфические. За пациентами (а это все уголовники, совершившие особо тяжкие преступления, в большинстве – убийцы и насильники, но признанные судом невменяемыми) наблюдали врачи-психиатры. Раздавали таблетки и делали уколы медицинские сестры. Санитарами, непосредственными над нами начальниками, были уголовники, отбывавшие здесь срок своего наказания. А уже снаружи заведение охраняли солдаты внутренних войск.

В больнице, как и в тюрьме, в камерах, именуемых палатами, всю ночь горел яркий свет, что многими очень трудно переносится.

И в этом состоянии вам приходится находиться не день, не два, не неделю, даже не год…

Но должен признать, что и среди врачей были люди весьма приличные. Мои «лечащие врачи», возможно, не считали меня больным (я их об этом не спрашивал). Но относились ко мне, как к человеку здоровому и вменяемому. Благодаря им, мне, например, удалось пройти весь срок, не приняв ни одной таблетки и не испытав ни единого укола, которые у многих вызывали нежелательные побочные действия. Меня «лечили» методами «стенотерапии».

Годы размышления не прошли для меня даром. И я вернулся с пониманием того, что борьбу надо продолжать иными средствами и на новом, более высоком уровне.

В 70-е годы в моей жизни произошли два важных события. Во-первых, мне посчастливилось стать духовным сыном схииеромонаха Сампсона (в миру графа Эдуарда Сиверса), который открыл мне глаза на многое, происходящее вокруг. В частности, он объяснил разницу между Православием и тем обрядоверием, которым пронизана была тогда вся жизнь Церкви. Вспоминаю здесь данный факт потому, что это в еще большей степени относится к дням сегодняшним, когда присутствие в храме на праздничных богослужениях стало чуть ли не обязательным для политиков, общественных деятелей и всех желающих засветиться, публично продемонстрировать свою приверженность духовным ценностям. Во-вторых, наконец-то была снята угроза выдворения меня из столицы. Дело в том, что после освобождения из заключения я оказался в сложном положении. На работу по специальности меня не брали. Устроиться на «простую» работу (истопником или почтальоном) – значило попасть в число тех, кто «социально деградировал», а это грозило новыми крупными неприятностями. А нигде не работать (рассчитывая, например, на заработки переводами) значило подпасть под подозрение как тунеядец, что также могло повлечь за собой кары. Как я выходил их этой ловушки в течение шести лет – это особая история, но ясно, что в это время мне было не до публикаций. И вот в 1977 году меня наконец-то приняли на постоянную работу, и не в какую-нибудь контору по заготовке рогов и копыт, а в Институт мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР, то есть в учреждение, готовившее материалы для ЦК партии и правительства СССР. И даже в закрытый его отдел, занимавшийся особо важными исследованиями. Как могло случиться такое чудо, что туда приняли человека, исключенного из партии (предварительно заявившего о добровольном выходе из ее рядов) как противника Советского строя, прошедшего через тюрьмы и психушки и признанного ненормальным, это тоже целая эпопея, о которой здесь не место рассказывать.

В 1981 году началась моя карьера публициста: в «Нашем современнике» была напечатана моя статья «Нравственность экономики», сразу же сделавшая меня известным достаточно широкому кругу читателей (тираж журнала был тогда вполне приличным). Поскольку многие молодые писатели, а тем более – читатели, плохо представляют себе обстановку, в которой приходилось тогда жить журналам, расскажу об этом эпизоде.