Михаил Корнеев - Хайдеггер и восточная философия: поиски взаимодополнительности культур

Думается, что традиционная китайская мысль с ее суггестивной выраженностью в тексте, ее экзистенциально-праксеологическими интенциями и холистической и натуралистической «метафизикой» почти идеально соответствовала тому «досократическому» типу философствования, который был не только близок Хайдеггеру, но который он активно противопоставлял классической западной (новоевропейской) модели философии, отнюдь не считая его архаичным и исчерпанным, но наоборот видя в нем путь к возвращению философии к ее истокам, ее обновлению и обретению ею утраченных, но истинных и исполненных бытийственной глубины смыслов.

Данная работа является сугубо предварительной и базируется на нескольких основоположениях, которые нуждаются в дополнительной проработке:

1. Буддийская мысль и, шире, мысль Дальнего Востока, имели сходную с Хайдеггеровской интенциию постижения природы истинного бытия. 2. Сходства между Хайдеггером и буддийскими мыслителями носят не генетический, а типологический характер. Анализ доступных источников в настоящее время не позволяет доказательно говорить о заимствованиях Хайдеггером положений и концепций восточной мысли. Даже в тех случаях, когда сходства имеют выраженный характер, мы предпочитаем говорить о внешне сходном направлении мышления и вопрошания, использовании внешне похожих оборотов, сравнений и фигур речи, нежели о заимствованиях в прямом смысле. Скорее, речь может вестись о влиянии Хайдеггера на современных ему, особенно японских мыслителей, нежели о влиянии восточных идей, всего учения дзэн-буддизма на него.

3. Наличие элементов сходства в метафизическом вопрошании не отменяет глубинного различия между Хайдеггером и восточной мыслью, в частности онтологического психологизма последней. Несомненно, однако, наличие нескольких позиций, в которых мысль Хайдеггера входит в резонанс с буддийской традицией. В целом можно говорить о том, что общей целью Хайдеггера и буддистов было построение концепции бытия, свободной от дуальности и субъектно-объектной дихотомии, каковая представляется одним из фундаментальных препятствий адекватного познания. При этом познание не следует понимать в научном плане: скорее это план или онтологический или религиозный, причем для восточных традиций эти планы совпадают [402](см. ниже), для Хайдеггера же осознание истинного бытия, ощущение себя «дома» составляет так сказать высшее предназначение человека, и в этом смысле будет тождественно дзэнскому «пробуждению» (реализации).

В силу ряда научных обстоятельств в данной работе затрагивается ряд моментов, не имеющих прямого отношения к проблематике «Хайдеггер и Восток«, в частности взаимоотношения учений внутри самой дальневосточной традиции, а также соотношение сознания и ума в чань/дзэн-буддизме. Проблемы эти интересны и сами по себе, но в перспективе их решение способно углубить наши представления о структуре восточной мысли в ее отношении c западной, в том числе и с Хайдеггером. Работа по сопоставлению мысли Хайдеггера и восточной философии скорее, на наш взгляд, ценна тем, что позволяет глубже понять саму восточную, в данном случае чаньскую (дзэнскую) традицию.

Постановка проблемы взаимодействия мысли Хайдеггера и восточных традиций не нова, сама же проблема все еще пребывает в стадии разрешения. Суть ее сводится к тому, что Хайдеггер несомненно испытал различные воздействия со стороны восточных духовных традиций и осознавал это сам. По некоторым сведениям, он даже читал одно время специальный курс, посвященный японскому дзэн-буддизму, с которым был знаком благодаря работам Д. Судзуки и беседам со своими японскими учениками, которые старались просветить его в части своей традиционной философии. Хайдеггер весьма ценил Судзуки, указывая даже на то, что его философия есть попытка выразить то, о чем говорит «этот японец».

Вместе с тем, было бы неосновательно и неправомерно с чисто научной точки зрения, пытаться усмотреть в мысли Хайдеггера нечто, генетически связанное с восточной мыслью. Замечательным примером в этом отношении является эссе Хайдеггера «Вещь» (Das Ding). В этом тексте немецкий мыслитель практически дословно воспроизводит знаменитый пассаж из «Чжуан-цзы» о сущности вещей в той его части, где говорится о том, что сущность вещи есть то, чем она не является, нежели то, что она есть, и приводится в этой связи пример с кувшином, чью суть составляют не стенки, но пустое пространство, заключенное между ними [403]. Теме взаимоотношений Хайдеггера и Лао-цзы посвящено много работ, но так или иначе, общий пафос выступлений сводится к тому, что мысль Хайдеггера шла своим уникальным путем, а моменты сходства с восточными традициями, если и имеются, то не носят генетического характера. Можно также полагать, вслед за несколькими японскими авторами, что элементы сходства Хайдеггера и, например, буддийской мысли, лежат в сходстве базовых условий умозрения, и, таким образом, носят типологический характер. К таким базовым предпосылкам можно отнести общее осознание конечности человека, ничтожности и неосновательности его личного бытия, неспособностью человека к умотрению трансцендентных оснований феноменального бытия. То общее, что предопределило сходство учения Хайдеггера и традиции чань (дзэн) буддизма лежит в осознании нашего существования как бездны, пропасти, на дне которой ничего нет [404]. Но это самое отсутствие, «пустота» и есть с точки зрения буддизма Махаяны основание бытия, исполненное радости и осознания фундаментальной ценности человека. В свете подобных построений теряется необходимость в указании на непреодолимую трансцендентность истинного бытия оно трансцендентно, но безусловно, обнаруживает себя во всякий момент времени, в любом феноменальном проявлении. Отсюда и та ценность, которую и буддисты и Хайдеггер придавали мгновению: если истинное бытие и способно раскрыть себя, то это может произойти только спонтанно, естественно, в тот особый момент, когда понимаешь, что капля дождя и ты сам есть в сущности одно и то же [405]. Это обстоятельство составляет одну из основных черт сходства философии Хайдеггера и чань-буддизма, или скорее буддизма дальневосточной Махаяны. В случае Хайдеггера представляется необходимым говорить именно о Махаяне, причем предпочтительно в ее китайском и японском вариантах, ибо именно эти традиции Хайдеггер, видимо, знал лучше всего, и именно им были в наибольшей степени присущи те моменты мироощущения, о которых говорилось выше [406].