Олаф Стэплдон - Последние и первые люди: История близлежащего и далекого будущего

Тем не менее, хотя мы ни в малейшей степени не угнетены нашим грядущим исчезновением, мы не можем лишь просто любопытствовать, осуществит ли в далеком будущем какой-то иной дух этот космический идеал или мы сами являемся тем скромным венцом бытия. К несчастью, хотя мы и можем исследовать прошлое везде, где есть присутствие развитого разума, но не можем таким же образом проникнуть в будущее. И поэтому мы в отчаянии спрашиваем, пробудится ли какой-то дух, чтобы вобрать в себя все души, чтобы извлечь из звезд все соцветья их красоты, чтобы познать все вещи в их единстве и воздать им заслуженный восторг.

Но если эта цель будет достижима в далеком будущем, то вполне может быть, что она достижима и сейчас, потому что когда бы это ни произошло, существование самого факта и есть вечность. Но с другой стороны, если это действительно достижимо лишь в бесконечности, то это достижение должно быть работой духа или духов хоть и не полностью отличающегося от нашего, но безгранично большего. И физическая локация этого духа должна лежать в далеком будущем.

Но если ни один будущий дух не достигнет этой цели до своего конца, тогда, хотя космос и действительно очень красив, он так и не станет совершенным.

Я уже сказал, что мы рассматриваем космос как нечто очень прекрасное. Однако он в то же время и вызывает ужас. Для нас самих очень легко смотреть с невозмутимым спокойствием вперед, на нашу цель, и даже на грядущий конец нашего изумительного общества, потому что то, что мы ценим больше всего – это возвышенная красота космоса. Но существуют мириады душ, так и не поднявшихся до этого видения. Они страдали, и им не было позволено это утешение. Существует, во-первых, бессчетные множества низших существ, разбросанных по разным эпохам и во всех разумных мирах. Их жизнь всего лишь сон, а горькое страдание терзает их не так уж часто, но нет никого ниже их, чтобы их можно было жалеть за отсутствие более горького опыта, в котором одинокий дух мог бы найти свое место. Затем, далее, разумные существа, человеческие и иные, множество разумных миров в галактике, те, что пробивались к пониманию, боролись неизвестно за что, ощущали короткий восторг и жили под пологом боли и смерти, до тех пор пока их жизни не были сметены небрежной судьбой. В нашей Солнечной системе такая безумная и ужасная судьба постигла марсиан, примитивных обитателей Венеры, запертых в своем океане и уничтоженных ради спасения человека, и все множества ранних человеческих видов. Без сомнения, в каждый период отдельные индивидуумы, и даже группы среди привилегированных рас, в целом жили счастливо. А некоторые даже познавали кое-что из высшего блаженства. Но для большинства, вплоть до нашей современной эпохи высокий барьер препятствовал достижению; и если действительная печаль не перевешивала радости, то, к счастью, только потому, что понимание своего места, совершенно отсутствующее, не могло быть осознано.

Наши предшественники из Шестнадцатого человеческого вида, столкнувшись с этим всеобъемлющим ужасом, предпринимали жалкие и кажущиеся неразумными попытки для бегства от трагического прошлого. Теперь мы отчетливо видим, что их предприятие, хотя и отчаянное, не было совсем уж фантастическим. Потому что если бы даже космическая идея была реализована, даже хотя бы на одну только минуту, то затем в тот же самый момент пробудившийся Всеобщий Дух вобрал бы в себя дух всех, кто бы ни встретился на пути целого широкого витка времени. И таким образом каждому из них, даже самому меньшему, казалось бы, что и он пробудился и открыл себя как Всеобщий Дух, познавая все и радуясь всему. И хотя позже, из-за неизбежного угасания звезд, это наиболее величественное видение должно быть утрачено, внезапно или при затянувшемся крушении жизни, тем не менее пробудившийся Всеобщий Дух обрел бы вечную жизнь, и в каждом исчезнувшем духе сохранилось бы вечное блаженство, хотя и неизвестное ему в его собственном, сковывающем времени, при его собственном способе мышления.

Возможно, что в этом и заключается все дело. Если же нет, то вечно страдающий дух так и остается страдающим, не достигая блаженства.

Мы не можем сказать, какая из этих возможностей истинна. Как индивидуумы, мы искренне надеемся, что вечное бытие вещей может включать в себя это высшее осознание. Это, и ничто менее этого, являлось далекой, но всегда существовавшей целью нашей практической религиозной жизни и нашей общественной политики.

Нашим методом познания расовым разумом мы также изо всех сил пытались достичь этой цели, но несколько иначе.

Даже с точки зрения индивидуальности, все наши желания сдерживаются тем не знающим жалости восторгом судьбы, которое мы осознаем как высшее достижение духа. И как индивидуумы, сильно переживаем по поводу результата, будет ли удачным наше предприятие или потерпит неудачу. Первооткрыватель терпит поражение, любовник, понесший утрату и ошеломленный, может найти в своем несчастье высший опыт, обрести бесстрастный экстаз от встречи Реальности как она есть, не пытаясь изменить ее ни на йоту. И как индивидуумы, мы можем считать приближающееся исчезновение человечества как нечто возвышенное, хотя и трагическое. Отчетливо понимая, что человеческий дух уже запечатлен в космосе со всей его неразрушимой красотой и что неминуемо, раньше ли, позже ли, жизненный путь человека должен закончиться, мы встречаем этот слишком неожиданный конец с радостью в сердцах и умиротворенно.

Но есть мысль об одной возможности, из-за которой, в нашем состоянии индивидуумов, мы еще подвержены страху и смятению, а именно – что само космическое предприятие может потерпеть неудачу; что полная потенциальная возможность Реальности никогда не сможет найти выражения; что никогда, ни в какой период времени, многочисленные и конфликтующие данности не могут быть организованы как всеобщее гармоничное живое тело; что таким образом вечная природа духа окажется ужасно и неблагозвучно приведена в транс; что нерушимые красоты всего нашего кусочка пространства и времени должны оставаться несовершенными, а значит, незаслуженно почитаемыми.

Но в расовом разуме этот окончательный благоговейный ужас не имеет места. В тех редких случаях, когда мы обретаем расовое сознание, мы начинаем с уважением относиться к возможности космической катастрофы. Потому что с позиций расового разума, хотя мы таким образом и желаем свершения космического идеала, тем не менее мы порабощены этим желанием не больше, чем индивидуумы порабощены нашими желаниями. Потому что хотя расовый разум желает этого высшего достижения; однако, в то же самое время, он удерживает себя в стороне от него и от всех желаний, и всех эмоций, за исключением тех, которые позволяют восторгаться реальностью, какая она есть, и принимает ее темно-светлую форму с неподдельной радостью.