Александр Казаков - Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина

А теперь мы возвращаемся к Путину накануне 2000 года. Он уже принял решение вернуть Россию в «Большую игру» и, значит, начать реализацию своей большой стратегии. Как я уже говорил, цели для большой стратегии ставятся на основании традиции, а сама она является инструментом достижения цели. Но инструменты эти не заданы изначально для любой страны. Их надо вырабатывать и все время совершенствовать. Так вот, для создания такой большой стратегии нужны были образцы, и я уверен, что сначала Путин выбрал тот, который, условно говоря, был ближе всех. Это была, если обобщенно, «западная» стратегия — та, которая зародилась еще в Римской империи, потом стала фундаментом для европейской, а впоследствии — и сегодня — для американской большой стратегии.

Эдвард Люттвак, обсуждая византийский трактат IX века о военно-морском деле, описывает для контраста именно римскую стратегию: «Выследить основной флот врага и атаковать его всеми имеющимися в распоряжении кораблями, чтобы одержать решающую победу, — такова была единственно достойная цель военно-морского дела для Нельсона [17] Адмирал Нельсон. , как ее сухопутный эквивалент — для Наполеона и Клаузевица, а также для всех, кто следовал им вплоть до нынешнего дня. Эту основополагающую предпосылку разделяли и римляне, жившие в единой империи» [18] Люттвак Эдвард Н . Стратегия Византийской империи. М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2012. С. 365. . Квинтэссенцией этой «западной» стратегической матрицы стали труды военного стратега Карла фон Клаузевица (1780–1831), которого я уже упоминал. В своем трактате «О войне» Клаузевиц писал: «Война есть не что иное, как расширенный поединок. Если мы захотим охватить мыслью как одно целое все бесчисленное множество отдельных поединков, из которых состоит война, то лучше всего вообразить себе схватку двух борцов. Каждый из них стремится при помощи физического насилия принудить другого выполнить свою волю; его прямая цель — сокрушить противника и тем самым сделать его не способным ко всякому дальнейшему сопротивлению. Итак, война — это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю».

Тут как бы все на своих местах и не требует дополнительных разъяснений. Найти, сокрушить, принудить, подчинить. Единственное, что требуется добавить, это то, что Клаузевиц придавал решающее значение генеральному сражению, которое есть «бой главной массы вооруженных сил с полным напряжением сил за полную победу». Более того, как был уверен Клаузевиц и все, кто следовал по его следам, только великие решительные победы ведут к великим решительным результатам, а «великое решение — только в великом сражении». То есть необходима предельная концентрация всех наличествующих ресурсов — человеческих, материальных и моральных — для того, чтобы одержать победу над врагом в решающем, генеральном сражении. Или, соответственно, потерпеть поражение.

Здесь вполне можно увидеть стратегию США в нынешних обстоятельствах. Концентрация огромных ресурсов — военных и невоенных — в той или иной точке мира, которую американцы присваивают как «зону стратегических интересов США», и нанесение решающего удара. На самом деле в международной политике США пользуются той же стратегией: концентрация ресурсов — политических, финансовых, информационных и т. д. — на одном направлении и «передавливание» ситуации в свою пользу.

Тот факт, что Путин отрицал возможность развития России по зарубежным (подразумевается — западным) моделям и схемам, не противоречит моему предположению о том, что в начале пути он выбрал именно западную стратегию как образец. Просто первоначальный отказ от механического переноса западных моделей на российскую почву подразумевал оперативный уровень и касался прежде всего экономики и внутренней политики. Переход на уровень большой стратегии делал разговор о механических заимствованиях излишним — на уровне большой стратегии совсем другие критерии. К тому же речь шла не о механическом переносе, а о концептуальном восприятии.

Чем подкрепляется мое предположение о первоначальном выборе Путина? Мы все помним, как начиналась «эпоха Путина» в мировой политике. На какое-то время, после небольшой паузы, сложилось впечатление, что у Путина с Западом «медовый месяц». Особенно важен был 2001 год, когда произошли знаковые и оставшиеся в памяти события. Первый «западный» визит в Москву Тони Блэра, выступление Путина в бундестаге на немецком языке и овации тамошних депутатов, летом две встречи подряд с новым американским президентом Джорджем Бушем-младшим. После встречи в Любляне Буш заявил, что заглянул в глаза Путину и увидел в них — как будто с удивлением — душу, а спустя короткое время в Генуе президенты договариваются возобновить диалог по всем векторам взаимодействия. В международных делах повеяло разрядкой и новой эпохой. Потом был страшный для Америки день — 11 сентября, атака террористов и гибель огромного количества людей — и звонок Путина, который стал поводом к беспрецедентному сотрудничеству между Россией и США в борьбе с международным терроризмом. Казалось, Москва и Вашингтон нашли-таки общего врага и отношения между странами пойдут в рост. В ноябре Путин летит с визитом в США, где они с Бушем делают нашумевшее совместное заявление о новых отношениях и о том, что между Россией и Штатами отсутствуют принципиальные идеологические и социально-экономические различия.

Но различия были, и как раз в области большой стратегии. Вашингтон не собирался отказываться от большой стратегии однополярного мира с единственным гегемоном — США, а Путин не только в статье, которую мы анализировали, но уже и в официальных документах (Концепция внешней политики РФ, 2000) зафиксировал цель своей собственной большой стратегии: Россия — великая мировая держава, участвующая в установлении нового мирового порядка. Таким образом, налицо было совпадение целей в стратегиях разных субъектов, а это всегда является основой для конфликта.

«Медовый месяц» с Соединенными Штатами закончился быстро — в декабре того же 2001 года, когда США в одностороннем порядке вышли из Договора по ПРО, который был краеугольным камнем стратегической стабильности. Путин говорил об этом с Бушем на встречах в Любляне и Генуе летом, во время визита в Штаты осенью, разъяснял последствия, пытался втолковать, что это решение разрушит ядерный баланс и похоронит концепцию взаимного сдерживания и что он — Путин — должен будет ответить. Президент России выражал сожаление, но США вышли из договора бесповоротно и без учета аргументов российской стороны.

Я уверен, что именно в том декабре Путин понял, что с Западом России не по пути, хотя «медовый месяц» с Европой длился чуть дольше — до 2003 года. Стало ясно, что Запад по собственной воле не пустит Россию в «клуб великих держав» и что за так раздражавшим Евгения Примакова «менторским» тоном Вашингтона по отношению к России стоит не личная позиция того или иного президента США, а их большая стратегия создания однополярного мира с США в качестве единственного гегемона, когда фактически весь мир объявлялся «зоной стратегических интересов США». И это стало для Путина поводом, чтобы снова задуматься о большой стратегии, притом что цель ее оставалась прежней: возвращение России признанного статуса великой державы и ее непосредственное участие в формировании нового — многополярного и более справедливого — мирового порядка. Однако понимание того, что Запад не видит Россию своей равноправной частью, еще не означало отказа от западной — то есть по происхождению римской — большой стратегии как образца. В смене образца сыграли роль другие факторы.