Макс Вебер - Власть и политика [сборник]

2) ценностно-рационально: верой в абсолютную значимость порядка как выражения высших обязательных ценностей (нравственных, эстетических или каких-то еще);

3) религиозно: верой в зависимость обладания благами спасения от соблюдения этого порядка;

II. А также (или исключительно) ожиданием специфических внешних последствий, т. е. складывающимися интересами, однако это – ожидания особого рода .

Порядок называется:

а) условностью , если его значимость внешне гарантируется шансом в случае отклонения от этого порядка натолкнуться во вполне определенном кругу людей на всеобщее и практически ощутимое неодобрение ;

б) правом, если оно внешне гарантируется шансом, что со стороны штаба именно на это и настроенных людей [последует] (физическое или психическое) принуждение к соблюдению порядка или наказание за действование, нарушающее порядок [176].

1. Условностью называется «обыкновение», одобряемое в некотором кругу как «значимое» и гарантированное против отклонений от него неодобрением [исходящим от данного круга]. В противоположность праву (в нашем смысле слова) здесь нет штаба специально настроенных на принуждение людей. Если Штаммлер намерен отделять условность от права, указывая на абсолютную (в первом случае) добровольность подчинения, то это не согласуется с обычным словоупотреблением и не подтверждается его же собственными примерами. Что индивид будет следовать как обязательному образцу «условности» (в обычном смысле слова), например, пользоваться обычными формами приветствия, носить одежду, которая считается приличной, придерживаться ограничений, налагаемых на общение, как по форме, так и по содержанию, – это совершенно серьезно «предполагается» – и совершенно не является делом его выбора, в отличие, например, от того случая, когда речь идет о простом «обыкновении» готовить себе еду на определенный манер. Нарушение условности («обыкновения, принятого среди людей одного сословия») часто преследуется членами сословия в высшей степени действенным и чувствительным социальным бойкотом, который оказывается сильнее, чем любое правовое принуждение. Здесь не хватает только особого штаба людей, настроенных на действование особого рода, гарантирующее следование [праву] (таковы у нас судьи, прокуроры, чиновники-управленцы, судебные исполнители и т. д.). Но четких границ здесь нет. Предельным случаем, когда гарантии, даваемые порядку условностями, переходят в правовые гарантии, является угроза формальным и организованным бойкотом. В нашей терминологии такой бойкот должен был бы уже называться правовым средством принуждения. Для нас здесь не представляет интереса, что условность бывает защищена, кроме простого неодобрения, также и другими средствами (например, использованием права хозяина дома против тех, кто нарушает принятые в доме условности). Главное в другом: даже в таком случае эти (часто жесткие) меры принуждения применяет индивид , причем вследствие неодобрения, связанного с принятыми условностями, и нет штаба людей, который был бы специально предназначен для таких действий.

2. Мы полагаем, что решающим для понятия права (даже если совершенно по-иному вычленяется, если речь идет о других целях) является существование штаба принуждения. Конечно, отнюдь не обязательно этот штаб во всем походит на то, к чему мы привычны сегодня. Особенно нет никакой необходимости в «судебной» инстанции. Даже род (когда дело идет о кровной мести и междоусобице) представляет собой такой штаб, если только для его реакций действительно значимы какие-либо порядки. Конечно, это – предельный случай того, что еще можно называть «правовым принуждением». «Право народов», как известно, вновь и вновь не признается в качестве «права», потому что у него нет надгосударственной принудительной силы. В терминологии, которую мы здесь выбираем (по соображениям целесообразности), порядок, который внешне был бы гарантирован только ожиданием неодобрения и репрессий со стороны того, кому нанесен ущерб, т. е. гарантирован принятыми условностями и состоянием интересов, притом что нет штаба людей, настроенных в своих действиях специально на его соблюдение, действительно нельзя было бы назвать правом. Конечно же, для юридической терминологии может быть вполне справедливо обратное. Средства принуждения здесь иррелевантны. [К праву, в нашем понимании,] относится даже «братское увещевание», принятое прежде в некоторых сектах как первое средство мягкого принуждения грешника, если только оно упорядочено согласно некоторому правилу и проводится некоторым штабом. Равным образом относится к нему и цензорское порицание как средство гарантировать «нравственные» нормы поведения. И уж тем более – психическое насилие, осуществляемое собственно церковными средствами воспитания. Таким образом, есть, конечно же, и «право» иерократическое, политическое или гарантированное уставами союзов, авторитетом главы семейства или товариществами и объединениями. При таком определении понятия и «свод» правил и норм поведения студента оказывается «правом». Разумеется, сюда относится и казус, которому посвящен § 888, абзац 2 Гражданско-процессуального кодекса [177](права, которые не обеспечены санкцией). «Leges imperfectae» [178]и естественные обязательства [179]суть формы юридического языка , в которых косвенно находят выражение границы или условия применения принуждения. Поэтому принудительным образом навязанный «обычный порядок» [Verkehrssite] [180]в этом смысле тоже представляет собой право (см. §§ 157, 242 Гражданского кодекса [181]) [182].

3. Не всякий значимый порядок обязательно носит всеобщий и абстрактный характер. Например, значимое «положение права» и «правовое решение» некоторого конкретного случая отнюдь не всегда столь различны, как это представляется нам нормальным сейчас. То есть «порядок» может оказаться порядком лишь применительно к одному конкретному положению дел. Подробнее об этом следует говорить в социологии права. Нам же, если только не оговорено иное, представляется более целесообразным работать с современными представлениями о соотношении положения права и правового решения.

4. «Внешне» гарантированные порядки могут быть гарантированы еще и «внутренне». Отношения между правом, условностью и «этикой» не представляют собой проблемы для социологии. «Этическая» мерка, в понимании социологии – это подход к человеческому действованию, которое востребует себе предикат «хорошее в нравственном смысле», с точки зрения особого рода ценностно-рациональной веры , принимаемой за норму, подобно тому, как действование, которое востребует себе предикат «прекрасное», мерит себя тем самым эстетической меркой. В этом смысле этические нормативные представления могут оказать глубокое влияние на действование, и все-таки у них не будет никакой внешней гарантии. Это обычно бывает в тех случаях, когда нарушением этих норм мало затрагиваются чужие интересы. С другой стороны, в таком случае нередко существуют религиозные гарантии. Однако возможны также (в смысле используемой здесь терминологии) гарантии, которые обеспечиваются условностями: неодобрением в ответ на нарушение норм и бойкотом, – а также правовые гарантии: уголовно-правовая или полицейская реакция или гражданско-правовые последствия. С другой стороны, отнюдь не все (во всяком случае, не обязательно) порядки, гарантированные условностью или правом, притязают иметь характер этических норм, причем для правовых порядков (часто в виде целерациональных уложений [183]) такие притязания в целом свойственны куда меньше, чем для порядков, основанных на условности. Следует ли рассматривать распространенное среди людей представление о значимости как то, что принадлежит к области «этики», или же нет (т. е. является «просто» условностью или «просто» нормой права), – этот вопрос не может решаться эмпирической социологией иначе, кроме как в соответствии с тем понятием «этического», которое фактически значимо теперь или было значимо прежде среди определенного круга людей. В общем этот вопрос применительно к социологии решить нельзя.