Владимир Бушин - Спасатели и гробовщики Владимира Путина

Замечательным примером личных воспоминаний о войне, настоящей окопной правды о ней была сразу после войны в 1946 году появившаяся повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Говорят, такое заглавие дал ей сам Сталин при обсуждении выдвижения ее на Сталинскую премию, которой в 1947 году она и была отмечена. Повествование ограничено рассказом о боевых делах, о жизни взвода, которым командовал автор. В ней нет суждений о делах фронта или всей армии. Автор рассказывает лишь о том, что сам видел и знает, и ему веришь. А Никулин то и дело судит обо всей Красной Армии, о положении на фронтах, о ходе войны в целом, т. е. о том, чего он тогда, как рядовой солдат или сержант, видеть и знать мог разве что только из газет, но он о них не упоминает. И потому то и дело возникает вопрос: да где ты это взял, откуда знаешь? Но находятся высокопоставленные люди, которые охотно верят свистуну, изображающему себя очевидцем, свидетелем всего, что было на войне.

Воспоминания, как сообщает ЛГ, Никулин написал не сразу после войны, как Некрасов и другие писатели, а через 30 лет, «когда броня страха, стискивавшая наши души, стала давать первые трещины». Но ведь не обязательно было сразу бежать с рукописью в редакцию журнала. А что за «броня страха»? Что за трещины? В советское время, что вполне естественно, в страхе жили антисоветчики, такие, например, как мой однокурсник по Литературному институту критик Бенедикт Сарнов. Он с девяти лет сочинял антисоветские стишки, отец за это драл его за уши, а он потом всю жизнь писал о своем личном страхе перед отцовской выволочкой как о всеобщем, всенародном. Еще помню по Литературному институту нечесаного, словно и немытого поэта Наума Коржавина (Манделя), который бродил в огромных валенках по коридорам и бормотал: «Повальный страх тридцать седьмого года…».

А на самом деле народ никакого повального страха не ведал. Почитайте книги тех лет, сотруднички «Литгазеты», посмотрите советские фильмы, которые до сих пор показывают, послушайте тогдашние наши песни, — хотя бы, например, это:

Это мы пели, умирая от страха? Мы пели с гордостью за Валерия Чкалова и Михаила Громова, которые, действительно одолевая льды и облака, первыми в мире перелетели через Северный полюс в Америку, мы пели это с радостью за свою прекрасную страну…

Сопоставьте это с нынешней «художественно продукцией». Она по-своему правдива. Что там преобладает? Бесчисленные убийства, низость разных красок, погоня за выгодой, предательство, измена… Все как в жизни.

А наш 37-й год — это успешное завершение второй пятилетки, по плану которой было построено 4500 крупных и даже гигантских промышленных предприятий: чего стоят хотя бы Уралмаш, Челябинский тракторный завод (ЧТЗ), Ташкентский текстильный комбинат… А канал имени Москвы! А первая очередь столичного метро…

37-й год — это триумф Советского Союза на Международной выставке в Париже, где наш павильон получил 270 наград, в том числе 95 гран-при, среди которых — за паровоз серии ИС (Иосиф Сталин), за трактор «Сталинец» (и никто никакого культа в этом не видел), за станцию метро «Сокольники», за дворец культуры в Ленинграде, а также за фильм «Чапаев», за скульптуру «Рабочий и колхозница» гениальной Веры Мухиной…

Кроме того — 70 золотых медалей, 40 серебряных, 6 бронзовых и 50 почетных дипломов. Кто же из творцов всего этого ходил с броней страха на пузе? Уж не братья ли Васильевы, создатели «Чапаева»? Не Вера ли Мухина?..

В известной «партии воров и жуликов» (ПВЖ) давно сидит Константин Затулин. 16 октября в передаче «60 минут» для подтверждения справедливости народного названия его партии он на всю страну заявил: «Коммунисты умели хорошо критиковать, а строить не умели!». И вот такая балаболка полжизни сидит в Думе, получает 500 тысяч в месяц и учит нас жить.

37-й год — это первая сшибка на Парижской выставке красной звезды и черной свастики: павильон гитлеровской Германии был против нашего и удостоился одного гран-при. Сопоставьте 95 и 1! Это мистический знак, символ: 9.V — 9 мая. Вот чем был для нашей страны 37-й год.

Когда-то в Союзе писателей было три Брагиных — Алексей, Владимир и Михаил. Возможно, родственник кого-то из них Виктор Брагин пишет в «Российском писателе» по поводу моей статьи об одной публикации Д. Кирнарской: «Кирнарская — такой же советский человек, как и Бушин». Как так? Мы люди разных генераций, профессий, жизненного пути, взглядов. Для него это все не имеет значения, а главное вот что: «Оба они не знают и знать не желают о сущности советской власти, о Сталине и СССР. Разница только в том, что Бушин навсегда отравлен советской пропагандой, а Кирнарская — антисоветской». Скажите, какая категоричность, решительность, безаппеляционность! Как Угрюм-Бурчеев. Этого хватило бы на трех Брагиных и двух Брагинских, тоже членов СП. И все-то он знает, а я не знаю.

Но в чем же ядовитость советской пропаганды? Она была человеконенавистнической? Ничего подобного. Она возглашала: человек человеку друг, товарищ и брат. Она сеяла рознь между народами, ксенофобию? Наоборот, пропагандировала интернационализм. И был даже орден, который так и назывался «Дружба народов». Или она прославляла шкурничество, наглость, как Чубайс? И подумать невозможно! Мне кажется, Виктор Брагин, вы не знаете и не желаете знать своей собственной сущности, совершенно неинтересной для других.

А что касается трещин на броне страха, то, как увидим дальше, они прошли в мозгу самого Никулина, когда ему в 1973 году стукнуло пятьдесят, и он начал писать воспоминания. Трещины пошли и у его издателя Михаила Пиотровского, директора Эрмитажа, известного антисоветчика, трещины обнаружены сейчас и у мыслителей «Литгазеты».

О страхе в родной стране вот что сказал не революционер, не большевик, не член КПРФ, а герой деликатного, интеллигентного писателя Чехова в связи с тем, что крестьянка Анна умерла родами: «Все эти Анны, Марфы, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней. Всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают в грязи и вони; их дети, подрастая, начитают ту же музыку, и так проходят сотни лет, миллионы людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывают постоянный страх, животный страх». И чеховский герой мечтал: «Нужно облегчить ярмо народа, дайте людям почувствовать себя на свободе»

Это было сказано в 1896 году, а в октябре 1917 года большевики изгнали этот вечный страх трудового народа. Всего через двадцать лет, в 1937 году на выставке в Париже можно было видеть, как воспрял народ, и на что он теперь способен. А впереди еще были разгром фашизма, атомное оружие и атомные электростанции, порыв в космос. Но вскоре тихой сапой, лепеча добрые слова о любви к народу, в Кремль проползли предатели, они отворили Спасские ворота Ельцину, Чубайсу, Путину, и те, мурлыча еще более прекрасные слова, под диктовку американцев вернули то, о чем мы читали у Чехова: животный страх. Страх за детей, страх потерять работу, страх заболеть, страх сгореть, утонуть, разбиться на самолете или в такси…