Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Основу недовольства британцев заокеанским партнером составлял конфликт интересов. Однажды Черчилль даже указал одному из послов США на угрозу «американского империализма». Дипломат попросил его разъяснить, что он понимает под этим термином. «Завоевания! Колонии! — ответил наш герой. — Вы вскоре будете такими же, как мы» [188]. После Первой мировой войны Соединенные Штаты значительно подвинули европейские страны на внешнеполитической арене. Выйдя из войны единственным победителем, обогатившимся за счет боевых действий и превратившимся фактически во всемирного кредитора, Америка стала резко теснить на Олимпе мирового господства уютно и давно расположившуюся на троне Европу. «Три века Европа правила миром, а сегодня она уже не уверена, что правит, и тем более — что будет править», — не без сожаления констатировал в 1930 году Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955). По мнению испанского философа, основная проблема заключалась не в том, что США стали новым лидером, проблема заключалась в том, что «Нью-Йорк не обещает ничего нового», он «фрагмент европейского завета, который в отрыве от остального утратил смысл». В своем magnum opus «Восстание масс» Ортега-и-Гассет следующим образом описал перспективы нового правления: «Америка сильна своей молодостью, которая служит современному культу „техники“. <���…> Америка только начинает свою историю. Ее тревоги и распри еще впереди. Ей предстоит еще много перевоплощений. <���…> Америка еще не испытана жизнью; наивно думать, что она способна править» [189].

Но американских политиков это не останавливало. Они четко следовали курсу на концентрацию в своих руках мирового господства. В соответствии с Вашингтонским морским соглашением в 1922 году был достигнут паритет линкоров и линейных крейсеров в ВМФ Великобритании, США, Японии, Франции и Италии. Через пять лет администрация президента Джона Калвина Кулиджа-младшего (1872–1933) вышла с предложением распространить соглашение на все военно-морские суда. Британский кабинет готов был поддержать американскую инициативу. Одним из немногих, кто выступил против, был Уинстон Черчилль, занимавший в тот момент пост министра финансов. Он считал, что ни о каком паритете не может быть и речи, поскольку, если для Британии ВМФ является «жизненной необходимостью», то для других стран — флот «всего лишь вопрос престижа» [190].

Для Черчилля не составило труда понять, что на самом деле стоит за инициативой американцев. В одном из своих меморандумов на эту тему он написал строки, которые не потеряли актуальности и по сей день: «Мы не желаем попадать под власть Соединенных Штатов. Мы не можем сказать, как они себя поведут, если в недалеком будущем окажутся в положении, когда смогут давать нам указания относительно нашей политики, скажем, в Индии, или Египте, или в Канаде, или в любом другом важном вопросе. <���…> Кроме того, достижение равенства в тоннаже кораблей будет означать, что Британия может быть уморена голодом с целью обеспечить согласие по любому важному для американцев вопросу. Я бы не доверил Америке командовать, как и не доверил бы Британии подчиниться» [191].

В сентябре 1928 года Черчилль признался графу Данди: американцы «заносчивы и полностью враждебны нам, они стремятся доминировать в мировой политике». «Нам следует твердо ответить, что мы сами будем решать, насколько большой флот нам необходим» [192].

Британского политика часто обвиняли в излишней драматизации. Но на этот раз его прогноз оказался точен. Американцы не просто рассчитывали стать гегемоном. В 1930-е годы в недрах военных ведомств разрабатывались планы боевых действий с Британской империей, сначала на территории Канады, а затем в крупном сражении на море. Американские стратеги провели несколько военных игр, и каждый раз примерно с одинаковым результатом — если кто-нибудь не допустит ошибку, то окончательной победы не сможет одержать ни одна из сторон, и боевые действия должны будут сменить переговоры, которые и определят исход войны. В итоге в Вашингтоне откажутся от решения вопроса военным путем и сосредоточатся на более тонких методах, давших впоследствии более эффективный и долгоиграющий результат.

А что же Черчилль? Он был раздираем противоречивыми установками. С одной стороны, он хотел для своей страны независимости в выработке собственной политики и принятии собственных решений. С другой — ему не давал покоя имперский комплекс, вынуждая искать способы, которые позволили бы Британии продолжать исполнять роль хранителя и защитника мирового порядка. Едва устояв в Первой мировой войне и находясь под громадным экономическим прессингом в 1920-е годы, отныне Лондон был не в состоянии нести в одиночку груз имперский ответственности планетарного масштаба. Необходимо было срочно найти партнера для разделения ответственности и блага мирового господства.

Вариантов для выбора было немного. Восток с чужеродной Черчиллю культурой — исключался автоматически. Пораженная коммунизмом Россия, ослабленная Франция и зависящая от иностранных кредитов Германия — тоже слабо подходили для этих целей. Оставались только США. Отныне идея не враждовать на Олимпе, а объединить совместные усилия стала занимать все больше места в мировоззрении Черчилля.

В межвоенный период британский политик дважды посещал США. Столь длительные (по несколько недель) и разнообразные путешествия с остановкой во множестве городов предоставляли хорошие возможности для знакомства с американской культурой. В одной из своих статей 1937 года Черчилль признавался, что «за последние годы ближе познакомился с образом мыслей и чувствами американцев» и даже «понял их точку зрения» [193]. На следующий день после выхода упомянутой статьи он пригласил тогдашнего министра иностранных дел Энтони Идена на обед в отель Savoy. В ходе обсуждений собеседники пришли к общему выводу о необходимости более тесного сотрудничества с США и вовлечения их в решение европейских проблем. Черчилль считал, что «идеалы двух стран совпадают», хотя и признавал при этом, что «интересы во многом различаются». Поэтому, предлагая партнерские отношения, «не следует банально повторять наши желания, необходимо сосредоточиться на изложении фактов» [194].

После начала Второй мировой войны союз с США стал одним из приоритетных направлений внешнеполитических усилий британского премьера. Он публично называл США «самым могущественным государством в мире» и открыто заявлял о том, что «наши судьбы в значительной степени будут зависеть от политики Соединенных Штатов <���…> и мы делаем все возможное, чтобы поддерживать с ними все более тесный контакт» [195].

Черчилль вообще не скупился на публичные заявления. Но одно из них стоит особняком. Речь идет о выступлении в Гарвардском университете в сентябре 1943 года, во время которого он привел высказывание «великого Бисмарка» заметившего в конце жизни, что наиболее могущественным фактором в человеческом обществе конца XIX столетия является общий язык британцев и американцев. Черчилль считал это высказывание «имеющим большое значение», а сам «подарок общего языка» назвал «бесценным наследием», которое необходимо использовать. В самый разгар войны он призвал американский и британский народ объединиться. «Если мы будем вместе — нет ничего невозможного. Если мы разделимся, все будет напрасно», — заявил он американской аудитории [196]. В 1944 году Черчилль выразит свое «глубочайшее убеждение»: до тех пор пока Британию и Соединенные Штаты «не свяжут специальные отношения», сохраняется угроза новой «разрушительной войны» [197].