Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Верил ли Эйзенхауэр сам в то, что писал? В определенной степени — да. Он готов был сотрудничать с главой британского правительства, но на своих условиях и для достижения своей концепции свободного мира. Остальное было дипломатическим политесом. Другой вопрос, верил ли Черчилль в возможность возобновления прежних отношений. Он уже не первый год был в большой политике. И хотя ему не был чужд самообман, особенно когда речь шла о предложенных им самим идеях, он, тем не менее, трезво оценивал сложившуюся обстановку. Через несколько суток после выборов в США он сказал Колвиллу: «Только для твоих ушей, я очень сильно обеспокоен. Я думаю, [результаты выборов] повышают вероятность начала войны» [285]. Эти опасения были высказаны до начала реального взаимодействия с новой администрацией. Дальнейшее развитие событий лишь подтвердило их.

После кончины Сталина Черчилль обратился в апреле 1953 года к Эйзенхауэру с предложением провести трехстороннюю встречу с новым руководством СССР. Президент отклонил это предложение, объяснив, что «преждевременные действия с нашей стороны в этом направлении» поставят СССР в выгодное положение. По его мнению, советское руководство до сих пор не совершило никаких серьезных шагов, демонстрирующих их готовность к подобного рода обсуждениям. Он считал, что сближение с Москвой приведет к «появлению надежд», которые являются «необоснованными».

Скептичный ответ Эйзенхауэра не сломил железной решимости Черчилля, и он решил зайти с другой стороны. Он познакомил Белый дом с проектом письма В. М. Молотову. В своем послании он интересовался у главы советского МИД о возможности посещения Москвы для «возобновления наших с вами отношений военного времени», а также для «встречи с господином Маленковым и другими ведущими государственными деятелями» Советов. Черчилль не верил, что его визит в столицу СССР сможет решить наболевшие вопросы. Он преследовал более скромные, но не менее важные цели: «установление дружеского контакта и налаживание доброжелательных отношений», которые представлялись ему гораздо более полезными, чем «обезличенная дипломатия и пропаганда».

Эйзенхауэр внимательно ознакомился с проектом письма и счел его отправку преждевременной. Основной аргумент сводился к тому, что советское руководство «может неправильно интерпретировать» проведение подобной встречи, приняв ее за «слабость» западных демократий. Он еще раз повторил свою мысль, что сейчас не время для «стремительных движений». Кроме того, глава Белого дома считал, что ни он, ни Черчилль «не должны позволять настроениям в наших странах в пользу встречи подталкивать нас к поспешным инициативам».

Ответ президента разочаровал Черчилля. Активный и насыщенный опыт работы с советскими государственными деятелями в годы войны убедил его, что «гораздо больше можно получить в доброжелательных отношениях, находясь у Советов в гостях, чем потерять, напрашиваясь на неприятности». Кроме того, он был «уверен в глубине души», что его поездка принесет только добро, а самое негативное последствие от нее может быть связано лишь с «причинением вреда» его собственной репутации, к которой он мог позволить себе относиться уже не столь щепетильно, особенно когда на кону стояло сохранение мира во всем мире. Не соглашался Черчилль и с доводами президента относительно «неправильного интерпретирования» его поступков и опасения, что его визит будет расценен, как демонстрация слабости. Британский политик продолжал настаивать на своей теории верховенства национальных интересов, которые для каждого государства являются базисом выстраивания внешнеполитических отношений. «Я придерживаюсь стойкого убеждения, что интересы Советов и станут их проводником».

Другой момент был связан с новыми небожителями Кремля. Черчилль выделял четырех лидеров СССР: Маленкова, Молотова, Берию и Булганина. Являясь сторонником персональной дипломатии, он беспокоился, что из названной четверки знает только Молотова, а остальные «не имеют никаких контактов за пределами России». Одна из целей, которую Черчилль собирался достичь во время своей поездки, состояла в «знакомстве и беседах с этими государственными деятелями». И в этом отношении он считал визит в Москву очень удачным, поскольку посещение столицы СССР позволяло ему встретиться сразу со всеми интересующими его персоналиями. Наконец, учитывая, что Черчилль являлся всего лишь главой правительства, а не государства, он не видел причин, почему его поездка должна была встретить какие-либо «препятствия» [286].

За первые два месяца после кончины Сталина Черчиллем было направлено в адрес Эйзенхауэра тринадцать посланий. Все озвученные в них предложения по деэскалации напряженности с СССР встретили вежливый, но категоричный отказ, а в личных беседах удостоились характеристики из уст президента, как «утомляющие» [287]. Последнее из упоминаемых выше сообщений было датировано 5 мая и получено Белым домом 7-го числа. Не видя со стороны президента США большой активности в поддержке своих инициатив, Черчилль, тем не менее, решил продолжить движение в сторону встречи с руководством СССР. Именно после этого не самого успешного обсуждения с Вашингтоном состоялось знаменитое и упоминаемое выше выступление в палате общин 11 мая 1953 года, на котором британский премьер отметил важность проведения саммита и решения наболевших проблем мирным путем. К сожалению, высказанные идеи не получили дальнейшей поддержки и развития. В том числе, и со стороны самого Черчилля, который из-за проблем со здоровьем выйдет в следующий раз к трибуне только через пять месяцев. Несмотря на значительный перерыв, англо-американские отношения и обсуждения продолжались. И, как и раньше, они не внушали оптимизма.

Людям свойственно меняться под гнетом времени и происходящих событий. И выдающиеся личности не исключение. Плодотворные отношения с Эйзенхауэром в годы войны еще не означали их продолжения в том же формате на межгосударственном уровне. С момента окончания войны прошло семь лет. Многое изменилось с тех пор. Изменился и новый глава Белого дома, что было очевидным даже для помощников Черчилля [288]. Чего уж говорить о самом британском премьере, который эти перемены улавливал на подсознательном уровне.

С изменением личности Дуайта Эйзенхауэра изменилось мнение о нем и самого Черчилля, хотя внешне они поддерживали дружественную переписку с неизменным обращением «мой дорогой друг» со стороны Черчилля и «мой дорогой Уинстон» со стороны американца. Британский премьер считал, что государственная служба в отличие от военных успехов не была призванием его «старого друга». Эйзенхауэр всего лишь «бригадир», обронил он в беседе со своим лечащим врачом в июле 1953 года. Лорд Моран ухватился за эту характеристику и увековечил ее в своем дневнике [289]. Выше уже обсуждалось, что подобные откровения не всегда следует принимать за чистую монету. Но достоверность и искренность этого отзыва о личности Эйзенхауэра подтверждается другими аналогичными заявлениями, сделанными в этот же период. Например, в беседе с Колвиллом 24 июля Черчилль упомянул о своем «разочаровании» президентом. Он находил Эйзенхауэра «слабым и глупым» [290].