Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

1953-й оказался непростым годом и в собственной карьере Черчилля. Многим были очевидны отличия в сравнении с премьерством военного периода. Все чаще и громче раздавались предложения о необходимости досрочной отставки. Кончина Сталина вселила в Черчилля новые силы, открыла новые возможности, позволила вновь почувствовать собственную значимость на мировой арене. По словам лорда Морана, «Уинстон не мог думать ни о чем другом», воспринимая случившееся, как «возможность, которая больше не повторится» [266].

В апреле 1953 года Черчилль попытался убедить президента США в необходимости заявить новым небожителям СССР, «насколько рады» будут западные лидеры обнаружить, что со сменой руководства в Москве во взглядах преемников Сталина произошли «реальные изменения» [267]. Спустя несколько дней Черчилль встретился с Андреем Андреевичем Громыко (1909–1989), который с возвращением В. М. Молотова в МИД был назначен на пост первого заместителя главы внешнеполитического ведомства. Во время встречи с Громыко британский премьер вспоминал о беседах со Сталиным и Рузвельтом, готовя тем самым почву для новой встречи Большой тройки. Никаких громких заявлений и обещаний сделано не было, но общий настрой был положителен. Общение с британским премьером, вспоминал Громыко, закончилось на «позитивной ноте». Черчилль лично проводил своего гостя, где на улице их уже ждали репортеры [268].

В мае 1953 года Черчилль выступил в палате общин, призвав «как можно скорее провести конференцию на высшем уровне, пригласив на нее все ведущие мировые державы». Для повышения эффективности нового саммита он предлагал минимизировать организационные и технические издержки, ограничить количество стран-участниц и состав делегаций, а саму встречу провести в неофициальном формате. Пусть даже в результате совместных обсуждений не будет подписано никакого договора — главное, чтобы участники осознали: «человечество может посвятить себя более полезным делам, чем уничтожению друг друга» [269].

Настрой Черчилля не ослаб и после обширного инсульта, который сразил его в июне 1953 года. Через несколько дней после удара он признался, что «чувствует себя способным изменить мировые тенденции». «Америка очень могущественна, но неповоротлива и топорна», — заявил он своему доктору. Несмотря на браваду и желание изменить мир, проблемы со здоровьем доставили политику немало хлопот и, как у многих государственных деятелей, оказавшихся на Олимпе власти, но одернутых физическими ограничениями собственного тела, вызвали у него негодование от бессилия что-либо исправить. «Я чувствовал, что способен сделать то, что никто кроме меня сделать не может, — сокрушался политик. — Я находился на пике своих возможностей, обмениваясь дружественными посланиями с Маленковым и Аденауэром». Понимая, что болезнь может жирной чертой перечеркнуть все его стремления к мирному урегулированию разногласий между коммунистами и демократами, он признался, что «не боится смерти», но его «кончина будет неудобна для многих людей» [270].

По сути, Черчилль видел себя единственным государственным деятелем, способным остановить огнедышащего дракона «холодной войны» [271]. Да и сам вопрос он рассматривал не только в военной и внешнеполитической плоскости. В его представлении, речь шла не просто о борьбе за мир. Черчилль хотел предложить СССР прекратить совместное производство атомного оружия и дальнейшие исследования в этой области [272]. В его представлении, масштабное разоружение и сокращение военно-промышленного комплекса приведет по обе стороны «железного занавеса» к перераспределению ресурсов и смене государственных приоритетов с вопросов национальной безопасности на социальные аспекты. Увеличение производства, считал он, позволит перейти на четырехдневную рабочую неделю, предоставив обычным гражданам больше возможностей проводить время с семьей и уделять внимание увлечениям и досугу. «Я стал настолько ценным, что мне следует позволить добиться поставленных целей собственным путем», — делился он в близком кругу [273].

Но у этой медали была и другая сторона. Черчилль не только видел себя единственным миротворцем планетарного масштаба. Саму проблему сохранения мира он рассматривал в качестве единственной достойной причины продолжения своей карьеры государственного деятеля. Войдя в мировую историю, руководя министерствами в одной мировой войне и правительством в другой, он хотел завершить свой путь в большой политике участием в написании полезной для человечества главы сохранения мира [274]. Кому-то подобное самовозвеличивание и парение в идеальных сферах могло показаться наивным, но не исключено, что именно такое служение высокой цели позволило Черчиллю относительно быстро и без серьезных последствий побороть болезнь и вернуться к работе премьера.

В августе Черчилль пригласил в Чекере Джона Колвилла и Нормана Брука. Помимо рассмотрения различных перестановок в правительстве, много времени было уделено обсуждению отношений с Россией. Черчилль придерживался точки зрения, что необходимо и дальше пытаться найти взаимопонимание. «Мы не должны вступать на тропу войны до тех пор, пока не будем уверены, что не осталось никаких других возможностей решения проблем мирным путем», — заявил он [275].

Восстановительный период после инсульта имел несколько стадий, заключительная приходилась на участие в октябре 1953 года в ежегодной партийной конференции в Маргейте. Для премьер-министра это событие могло стать поворотным в его жизни. От того, насколько успешно он сможет выступить перед обширной аудиторией, от того, насколько полным и убедительным будет его выздоровление, зависели перспективы его дальнейшего руководства партией и правительством. Не стоить говорить, насколько тщательно Черчилль готовил свой текст, подбирая каждое слово, репетируя каждый жест. В этой речи не было лишних пассажей, каждое предложение было на своем месте, каждая мысль являлась точным выражением взглядов автора.

Выступление продлилось пятьдесят минут. Черчилль затронул несколько ключевых, на его взгляд, вопросов внутренней и внешней политики. Одной из центральных тем, с которой премьер-министр связывал «сверкающие и возбуждающие надежды», стало налаживание отношений с Россией. Черчилль вновь вернулся к необходимости проведения саммита, считая, что «дружественное, неформальное и частное обсуждение» между руководителями стран с гораздо меньшей вероятностью принесет вред, чем пользу. Отмечая возвращение Германии в европейскую семью, он заверил аудиторию, а также всех тех, кто ознакомится с его выступлением постфактум, что интересы Великобритании, Европы и НАТО не предполагают противопоставление России и Германии, напротив, необходимо продемонстрировать этим странам, что «они могут жить вместе в безопасности, несмотря на печальные проблемы и разногласия» [276].