Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

«Железный занавес» и «особые отношения» стали не единственными лингвистическими подарками Черчилля политикам и дипломатам. Еще одним термином, предложенным британским государственным деятелем и прочно закрепившимся в международном лексиконе, стало слово «саммит» [113]. Черчилль впервые использовал его во время выступления в Эдинбурге 14 февраля 1950 года. В какой-то степени «саммит» даже больше передает внешнеполитические взгляды Черчилля в рассматриваемый период, чем «железный занавес» и «особые отношения». «Я по-прежнему не могу отказаться от мысли о новой встрече с руководством Советской России на высшем уровне», — заявил Черчилль во время упомянутого выступления в столице Шотландии. Он считал, что «главное усилие» должно быть направлено на строительство «моста над пропастью, разделяющей два мира» с тем, чтобы каждый смог «жить своей жизнью, если не в дружбе, то по крайней мере без ненависти холодной войны». Используя его собственное образное сравнение, послевоенная эпоха была как раз тем периодом, когда «почести и лавровые венки были розданы, пришло время выращивать оливу».

По мнению Черчилля, обсуждение на высшем уровне и совместный поиск точек соприкосновения с последующим выходом из дипломатического тупика мирным путем представлялись более «благородным, стимулирующим и величественным» способом сохранения мира, чем «беспощадное и мрачное равновесие, обеспечиваемое» превосходством в атомной сфере. Спустя несколько дней после речи в Эдинбурге он добавит, выступая на радио: «Только договоренность крупнейших держав может защитить простой народ от разрушительной войны с использованием атомных и водородных бомб и ужасов последствий применения бактериологического оружия» [235].

В свое время, в другом выступлении в столице Шотландии, которое состоялось в октябре 1942 года, Черчилль заметил, что «мы должны стремиться к сочетанию достоинств мудрости и дерзания» [236]. И того, и другого в карьере британца было предостаточно. Но в конце 1940-х — начале 1950-х годов мудрость стала преобладать над дерзанием. В мае 1946 года Черчилль высказался в пользу «достижения хорошего и верного взаимопонимания с Советской Россией» [237]. Политика недопущения ситуаций с решением накопившихся противоречий военным путем будет отличать Черчилля и в дальнейшем. В качестве практической меры он указывал в первую очередь на организацию встречи между представителями Великобритании и других западных демократий с членами советского правительства. Причем, считал он, чем выше будет уровень участников, тем эффективней и результативней станет полученный результат [238]. В конце марта 1949 года Черчилль признается, что его «целью и идеалом» является дружба с Россией по всем направлениям [239].

Все эти высказывания и предложения были озвучены до того, как у СССР появилась собственная атомная бомба. Описание политики сдерживания с позиции силы будет неполным без учета того важного обстоятельства, что, хотя в эпоху атомной монополии США Черчилль и признавал возможность защиты своей страны от СССР с помощью заокеанского союзника, саму реализацию подобного сценария военным путем он считал крайне нежелательной. И в этом отношении нельзя не согласится с мнением Роя Дженкинса, который, рассматривая внешнеполитические концепции Черчилля в первые послевоенные годы, приходил к выводу, что экс-премьер в «отличие от большинства политических и военных лидеров» того времени прекрасно осознавал, что очередное использование атомного оружия «означает конец цивилизации». «И хотя он придерживался стойкого убеждения, что только американцы могут обеспечить адекватную защиту, он не верил в их способность обращаться» с атомным оружием с «должной осторожностью, проницательностью и благоразумием», — резюмирует исследователь [240].

После успешных испытаний атомного оружия в СССР риторика Черчилля в направлении мирного урегулирования начнет приобретать более настойчивый характер. Конец 1949-го — начало 1950 года можно считать переломным моментом во внешнеполитических взглядах лидера тори. Если после окончания войны пик его антисоветских высказываний приходится на 1946 год, после чего запустится механизм переоценки, то в означенные годы — 1949-й и 1950-й — позиция британского политика относительно международной обстановки проходит точку бифуркации. Отныне потомок герцога Мальборо становится последовательным и рьяным сторонником нормализации отношений с Москвой, одним из первых западных политиков такого уровня, кто выбрал подобный путь.

Начиная с 1950 года Черчилля страшили уже не столько последствия применения атомного оружия против другого государства, сколько сама тотальная война, когда оба противника обладают одинаковым потенциалом уничтожения друг друга. Не добавляло ему оптимизма и понимание того факта, какая страна станет первой мишенью после начала боевых действий. «Если бы я был русским комиссаром, я бы голосовал против войны, но если бы мою точку зрения отвергли, я бы тогда сказал следующее: „Первое, что мы должны уничтожить: Британские острова“», — заметил Черчилль в беседе с Денисом Келли. Аналогичные высказывания о том, что если новая война между США и СССР начнется, то Британия, на аэродромах которой находились американские бомбардировщики, способные доставить атомную бомбу до границ СССР, станет первой целью Советов, встречаются в беседах и с другими помощниками, например с Джоном Колвиллом [241].

Диалог с Колвиллом на внешнеполитические темы состоялся 16 марта 1950 года. Днем Черчилль принял участие в заседании палаты общин, во время которого выступил с длинной (продлившейся почти час) речью, где было отмечено, что «после того, как русские овладели секретами производства атомного оружия, наше положение в атомной сфере резко ухудшилось». Черчилль не считал это поводом для отчаяния. Единственным правильным курсом в изменившейся обстановке он видел «напряженную работу над сохранением мира» с «использованием любой возможности в поиске соглашения, которое положит конец этому трагическому периоду противостояния двух миров в постоянно увеличивающемся напряжении и беспокойстве». Он повторит свои тезисы во время очередного публичного выступления в июле 1950 года, заметив: что «вместо того, чтобы бездействовать, ожидая пока будут накоплены большие запасы сокрушительного оружия», «у нас гораздо больше шансов на успех, если мы начнем процесс урегулирования отношений с Советской Россией». «Я убежден, ничто так не способствует приближению третьей мировой войны, как бездействие», — констатировал он. Немного позже, коснувшись темы третьей мировой, Черчилль заметит, что этот военный конфликт не будет похож «ни на крестовые походы, ни на полные романтики битвы прошлых эпох». В его представлении, эта война «будет самой настоящей бойней, в ходе которой множество людей, военных и гражданских, падут жертвами той страшной силы, которую выпустила на волю наука» [242].