Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

В результате избирательности изложения, в тексте не прослеживается, что основные бои велись теперь на Восточном фронте. Являясь автором, Черчилль конечно же был волен сам определять, что войдет в его произведение, а о чем должны рассказать другие. Но есть события, стратегическое значение которых настолько велико, что умалчивание о них искажает передачу материала. Если говорить конкретно о третьем томе, то одним из таких эпизодов стал провал операции «Тайфун» и разгром вермахта под Москвой. В то время как Битва за Британию стала первым поражением Гитлера в воздухе, успешная контратака советских войск под Москвой означала нечто большее. На подступах к столице СССР в прах обратилась доктрина блицкрига, также был развеян миф о непобедимости вермахта. Если Эль-Аламейн стал для британцев «концом начала», то стратегически важная победа Красной армии ознаменовала собой начало конца захватнической политики Гитлера и его приспешников. Впереди еще было много сражений, много верст похода на запад, много пролитой крови, но уже тогда в умах немецких военачальников зародилась мысль, что Третий рейх обречен. Это был тот самый момент, когда решительная и действенная помощь союзников могла ускорить разгром и приблизить час победы, сохранив миллионы человеческих жизней. Но США восстанавливались после Пёрл-Харбора и краха своего подхода «воевать не воюя», а британцы преследовали имперские интересы, сражаясь в Африке, на Среднем и Дальнем Востоке.

Одновременно с явной избирательностью в описании недавнего прошлого при появлении русской темы наблюдается важное стилистическое изменение, затронувшее все произведение: Черчилль начинает все больше сбиваться на оправдания. Первые два тома были посвящены событиям предвоенных лет, началу войны в 1939-м и кризисам 1940 года. Это были сложные, опасные, критические, но понятные с точки зрения обоснования правильности его поведения времена. В них происходили такие события, в которых, как писал В. С. Высоцкий, «мне выбора по счастью не дано». Поэтому Черчиллю оставалось только представить черно-белую картину, чтобы «не возникало бы сомнений насчет того, о чем думает премьер-министр и чего он хочет сделать» [472]. И при этом неважно, идет ли речь о 1930-х годах, когда появилась угроза милитаризации Германии и автору, пошедшему против общественного мнения и одному из первых начавшему предупреждать об опасности, достаточно легко было показать моральное превосходство своего поведения. Или описывается кризис 1940 года, когда суровость и обреченность ситуации сами диктовали нужные слова для демонстрации собственного величия и собственной правоты. Но начиная с середины 1941 года ситуация меняется. В героическом повествовании появилось все больше эпизодов, которые в общем контексте войны требовали не только сложнейших решений с непредсказуемыми результатами, но и возлагали исполинский груз ответственности в случае неудачи выбранной альтернативы. Отныне создание мифа заменяется апологией. Все больше внимания Черчилль начинает уделять обоснованию своих решений, доказательству, что и здесь, и там, и везде он был прав.

Изменение концепции негативно сказалось на творческом результате. Постоянное отстаивание собственной правоты привело к тому, что внимание автора вместо объективного изложения начало фокусироваться на спорных моментах. Начала страдать целостность произведения с одновременным упрощением подхода к изложению материала. Черчилль не прибегает к контрфактическим приемам с его излюбленными рассуждениями «что, если…». Теперь рассказываемая им история представляет хорошо знакомое шоссе без сюрпризов и неопределенностей, скрываемых за поворотами будущего. Он не только знает, что немцы вторгнутся в июне 1941 года в СССР, а Япония нанесет в декабре того же года удар по военно-морской базе США, но и описывает предшествующие этим трагическим эпизодам события так, как о них знает и читатель. Подобное упрощение помогает автору в достижении поставленной цели, одновременно создавая урезанное восприятие прошлых событий. Такое ощущение, будто вся последовательность эпизодов образует жесткую причинно-следственную связь, в которой уже по первому событию можно предугадать итог. Только в жизни с ее непредсказуемостью, недосказанностью и таинственностью так не бывает. И кому, как не Черчиллю, это не знать.

Второго января 1950 года, чуть более чем за три недели до начала публикации в газетах первых фрагментов третьего тома «Второй мировой войны», журнал Time объявил Уинстона Черчилля «Человеком первой половины столетия». Это почетное звание стало следующей ступенькой развития знаменитой номинации «Человек года», предложенной Time в январе 1928-го. Первым «Человеком года» стал летчик Чарльз Огастес Линдберг (1902–1974), совершивший в мае 1927-го первый одиночный трансатлантический перелет. В первой половине XX века «Человеком года» становились как президенты США: Франклин Рузвельт (в 1932, 1934,1941 годах), Гарри Трумэн (в 1945 году), так и лидеры иностранных государств: И. В. Сталин (в 1939 и 1942 годах), Адольф Гитлер (в 1938 году), Махатма Ганди (в 1930 году). Знаменитая награда доставалась не только мужчинам, но и женщинам, например супруге отрекшегося короля Эдуарда VIII Уоллис Симпсон (в 1936 году). Дважды «Человеком года» становился и Уинстон Черчилль (в 1940 и 1949 годах). В 1950-м британский политик стал трехкратным лауреатом с одновременным присуждением звания «Человек первой половины столетия» [44].

В октябре 1950 года Черчилля ждало еще одно знаковое событие. Первого числа исполнилось ровно пятьдесят лет с того дня, как он добился своего первого успеха на политическом поприще, одержав победу на парламентских выборах. Десятого октября 1950 года Черчилль получил новую награду, став почетным доктором философии Копенгагенского университета.

Все эти знаки внимания были, безусловно, приятны. Но британский политик не желал останавливаться на достигнутом. Он хотел еще раз побывать хозяином на Даунинг-стрит, а также закончить свое самое большое по объему литературное произведение. Работа над четвертым томом началась задолго до подготовки к публикации третьего. Еще в октябре 1946-го автор подобрал директивы и меморандумы, относящиеся к 1943 году. Спустя полтора года, в марте 1948-го, началась диктовка первого текста о войне в ливийской пустыне. На апрель, август и сентябрь 1948 года пришлось также описание зарубежных поездок британского премьера в годы войны: первого посещения Москвы в августе 1942 года и двух визитов в Вашингтон (июнь 1942 года и май 1943-го). Основанные на личных воспоминаниях автора, эти материалы практически без изменений войдут в окончательную версию.