Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

С вторжением вермахта в СССР на сцене появился новый масштабный игрок. Как позже скажет Черчилль, произошла «переоценка ценностей и изменилось отношение военного времени» [445]. После 22 июня 1941 года большую часть Второй мировой войны занимает Великая отечественная война, а главным действующим лицом становится советский народ. Это была данность, с которой нельзя было не считаться и которая кардинально меняла концепцию произведения, ориентированного в сторону Британии в целом и Черчилля в частности. Прежде чем продолжать дальше, необходимо было разрешить противоречие между первоначальным намерением и новым условием.

Черчилль с его стремлением к жизнетворчеству решил принести объективность изложения в угоду сохранения первоначального замысла. Для него «Вторая мировая война» была его собственным взглядом на войну и отражала участие в сражениях его собственной страны. Еще в октябре 1948 года он указал помощникам, что описание «гигантской борьбы на русском фронте» с июня по сентябрь 1941 года должно уложиться в «одну, максимум полторы тысячи слов», и в «одну тысячу слов» — описание периода с сентября и до конца 1941 года [446].

Для того чтобы избежать обвинений в предвзятости, Черчилль сделал в предисловии соответствующее пояснение, заметив, что «настоящий том, как и все остальные, является лишь частичным вкладом в историю Второй мировой войны». Повествование в нем «ведется с точки зрения британского премьер-министра, который нес особую ответственность за военные дела как министр обороны», поэтому «операции британских войск освещаются во всем их объеме, и довольно подробно». Что же до «усилий наших союзников», то они «служат лишь фоном, на котором развертывались операции» британской армии.

Эти обезличенные слова — «наши союзники» — вряд ли оставляют читателей, особенно русскоязычных, удовлетворенными. Подспудно понимая наличие недосказанности, Черчилль вновь возвращается к своей мысли после нескольких абзацев, только на этот раз называет вещи своими именам. Так, союзники становятся русской армией, а фон — русским фронтом, в сражениях на котором, как указывает автор, «с обеих сторон участвовало не меньше дивизий, чем в битве за Францию» [447].

В последнем утверждении примечательно не то, что оно некорректно и занижено, а то, что в первоначальной версии это предложение имело расширенную редакцию: «с обеих сторон участвовало не меньше, а даже больше дивизий, чем в битве за Францию» [448](выделено мной. — Д. М). Но до печати признание, что на Восточном фронте масштаб сражений превышал масштаб боевых действий на Западе не только по продолжительности, но и в объемах задействованных сил, не дошло.

Учитывая, что третий том создавался после начала «холодной войны», а также во время первого Берлинского кризиса (1948–1949), можно было бы предположить, что эта редакция в описании баталий прошлого была произведена в свете противостояния настоящего. Происходящие во второй половине 1940-х годов события и в самом деле влияли на автора и его произведение. Но даже Черчилль не смог не признать, что борьба между СССР и Германией стала ключевым фактором в мировой войне. В том же предисловии третьего тома он указывает, что на русском фронте «гораздо большей протяженности сражались огромные массы войск, и такого кровопролития, несравнимого ни с чем, не было ни на одном другом участке фронта в течение всей войны» [449].

Двадцать лет назад, также после окончания мировой войны, Черчилль взялся за написание отдельного тома, посвященного неизвестным на Западе кровопролитным баталиям русской армии с войсками кайзера и Габсбургов. Теперь события на Восточном фронте приняли еще более эпический масштаб, но описывать их отдельно автор по целому ряду причин не мог, хотя и отлично понимал, что эта тема представляет богатейший материал для исследователей, причем не только русскоязычных. «Русская эпопея 1941–1942 годов заслуживает подробного и беспристрастного изучения и изложения на английском языке», — резюмировал он, указывая направление для дальнейших работ и одновременно закрывая эту тему в собственном сочинении [450].

Приведенные выше ремарки в предисловии к третьему тому оставляют смешанное впечатление. С одной стороны, автор редактирует текст, ставя знак равенства между разными по объему, потерям и влиянию сражениями на Восточном и Западном фронтах, с другой — сам признает, что масштаб бойни на востоке был намного больше; с одной стороны, Черчилль говорит о русском фронте, как о «фоне» и о том, что невозможно «позволить себе что-либо большее, чем простое упоминание о борьбе между германской и русской армиями», с другой — указывает, что попытка описать борьбу СССР с нацистскими захватчиками «должна быть сделана»; с одной стороны, он отмечает, что «советское правительство уже предъявило претензию на безраздельную славу», с другой — сам же упоминает о «страданиях, выпавших на долю русских, и их торжестве».

Какого мнения придерживался Черчилль на самом деле относительно роли советских граждан в сокрушении нацистского монстра? Принимая во внимание, что «Великий альянс» писался в разгар «холодной войны», а Черчилль во второй половине 1940-х годов отметился резкими осуждениями коммунистической идеологии, даже то, что написано в предисловии, достаточно для того, чтобы предположить: у британского политика не оставалось сомнений в том, что исход войны был решен на востоке. Но насколько глубоко было это убеждение? Для ответа на этот вопрос посмотрим сначала, что Черчилль говорил о Красной армии непосредственно в годы войны.

После приведения в действие плана «Барбаросса» упоминания о «великолепной самоотверженности русских» становятся частыми спутниками в выступлениях британского премьера. Уже через два месяца после вероломного нападения на СССР, когда «русские армии и все народы Русской республики поднялись на защиту своей страны и домашних очагов», Черчилль, выступая по радио, заявил, что благодаря самоотверженности советских граждан «впервые страшным потоком полилась нацистская кровь». «Агрессор удивлен, поражен, оглушен, — восторженно констатировал он. — Впервые в практике нацистов массовое убийство стало невыгодным» [451].

Еще через две недели, во время очередного заседания в парламенте, премьер, не скрывая удовлетворения, заявил, что после «впечатляющего сопротивления русских войск» становится очевидным: «надеждам Гитлера на быструю победу над русскими не суждено сбыться». Даже в столь короткий промежуток времени — три месяца, уже «пролилось больше германской крови, чем за любой год прошлой войны». В декабре, комментируя в палате общин контрнаступление советских войск под Москвой, Черчилль отметил, что «русские солдаты и русский народ борются за каждую улицу, каждый дом, каждую пядь своей земли», им удалось «нанести чертовски сильный удар, который почти не имеет аналогов в военной истории». За несколько дней до упомянутого выступления в парламенте к «Великому альянсу» присоединились США. Черчилль пересек Атлантику, где 26 декабря выступил в Вашингтоне в здании сената на совместном заседании верхней и нижней палат Конгресса. В своей речи перед американским истеблишментом он отметил, что «великолепная оборона родной земли русскими армиями и русским народом нанесла системе нацистской тирании глубокие раны, которые будут гноиться и охватят огнем не только нацистское тело, но и нацистскую душу» [452].