Роберт Аракелов - Нагорный Карабах: виновники трагедии известны

Когда прежний директор Газового управления уходил на пенсию, он устроил в перерыв в своем оставляемом кабинете нечто вроде званного обеда, куда пригласил управленческий аппарат. Присутствовало человек десять. Ему преподнесли приличествующий сему случаю подарок, сотрудники вспоминали, что называется, минувшие дни, а я, как человек новый и дни эти с ними не деливший, молчал. Но тут виновник торжества обратился ко мне, мол не хочешь ли ты что-нибудь сказать. Было неловко не отреагировать, и я ответил, что обязательно скажу. Я вынул ручку, взял лист бумаги и написал небольшое стихотворение о том, что хоть Вы и выходите на пенсию, но Вы еще бодры, крепки как эти горы, и что в вашей жизни будет еще не мало радостей. Написав, я передал ему этот листок. Стихи он прочел вслух, они ему как-будто понравились, потому что он тут же вызвал машинистку, дал ей напечатать, а меня даже попросил их подписать. Подписать я подписал и на этом, как говориться, поставил точку. Но не тут-то было. Как оказалось, когда он отмечал это событие своей жизни в кругу семьи, родственников и знакомых, он вспомнил о стихотворении и прочел его им. Оно, к моему прискорбью, понравилось и присутствующему там работнику отдела науки, культуры и образования газеты «Советский Карабах». Порасспросив хозяина дома о том, кто написал эти стихи, и узнав, что я — бакинец, этот самый журналист на следующий день позвонил хозяевам той квартиры, где я жил, и оставив свой телефон, попросил передать мне, что он очень хотел бы меня видеть или хотя бы по телефону переговорить. Но к тому времени об этой газете я уже имел свое представление, и не ходить, ни звонить не стал. Дня через два тот снова позвонил и снова просил о нашей встрече. При этом он уточнил, что очень хотел бы, чтобы я написал стихи, хотя на худой конец сойдет и проза о Баку, о происшедших там событиях и что чем обличительной будет материал, тем лучше. А еще дня через два ко мне подошел уже незнакомец. Представившись внештатным корреспондентом газеты, спросил меня, такой-то ли я, назвав мое имя. Я ответил ему утвердительно, и тогда он завел разговор, как оказалось, на все ту же тему про Баку,

Он мне сказал, что если я постараюсь, то мне обещают напечатать этот материал и в ереванской прессе, и бог его знает еще где, а возможности, как он уточнил, у них большие. О возможностях этих док по части информационной истерии, информационного скандала, по-моему, известно было уже всей стране, и я легко представил себе, что напиши я материал погуще, постервозней, поразнузданней, да к тому же в рифму, реклама такому материалу, да и мне самому, была бы обеспечена. Но я молчал. И он, когда молчание мое стало затягиваться, многозначительно добавил: «Ты подумай и взвесь». И я подумал, и когда только представил себе, что кто-то в Баку, сделай я что-либо подобное, может придти к моей жене и сказать ей: «А ведь твой-то — настоящая дрянь», — то ужаснулся. А взвесив, как посоветовал мне тот незнакомец, понял, что легче уж повеситься, чем допустить такое. Ну, да это к слову. Но и от того назойливого корреспондента надо было как-то отвязываться. И я стал думать, что бы им можно было бы написать такое, чтобы потрафить их вкусам. И тут я вспомнил, что через неделю день рождения Пушкина, — а Пушкин не может не выручить. Стал думать дальше, и припомнил еще вот что: есть в его повести «Путешествие в Арзрум», построенной на путевых заметках, описание того, как однажды, проголодавшись, он подошел к одной старой армянке, объяснился с ней знаками, и она вынесла ему крынку молока и крестьянского хлеба. «Напишу-ка, — рассуждал я, — что, мол, вот как повезло старой армянке встретить на военных дорогах великого поэта и накормить его. А еще, — продолжал я рассуждать, — добавлю туда, что был и какой-то армянин, который поступил с Александром Сергеевичем дурно, уведя у неге цыганку, о чем поэт написал стихи, в которой есть и такая строка: «Неверную деву лобзал армянин», а стихи эти нынче поставлен на музыку, и о том безымянном армянине знает весь свет.»

Идея эта мне очень понравилась: «Ну, еще бы, армянские страницы биографии великого поэта. Вечером того же дня я в один присест написал заметку, утром следующего дня попросил нашу машинистку напечатать текст, который объемом оказался в не полных четыре машинописных листа, и часа в четыре, оказавшись в комнате один, позвонил по тому самому телефону, который оставил для меня корреспондент. Трубку взяла некая сотрудница, сказала, что его нет и не будет еще пару дней, поскольку он уехал в один из районных центров НКАО по заданию редакции, что за него сейчас она и готова меня выслушать. Я представился и сказал, что хочу предложить газете материал.

— На какую тему? — спросила она меня, и тогда я быстренько прочел ей эти три с половиной странички. Читал я их с пафосом, поскольку, признаюсь, текст мне самому нравился и может быть оттого, что Пушкину я уже с детских лет не равнодушен. Но только я кончил читать, как услышал в трубку: «Причем тут Пушкин?» Вот если бы связали его имя с Арцахом, с нашим движением, вот тогда другое дело». Она говорила еще о чем-то, преподав мне урок актуальной журналистики и поясняя мне, чего ждут в газете от авторов материалов.

— Честь имею, — попрощался я с ней, как когда-то прощался Александр Сергеевич, и повесил трубку. На этом мое так и не начавшееся сотрудничество с газетой было завершено и мне уж более не звонили. И последнее о газете. Верю, что лезу не в свое дело, но я все никак не могу понять, почему Оргкомитет, Военная комендатура, в конце концов, республиканские власти, видя эту разнузданную пропаганду идей сепаратизма, не прикрыли газету, не разогнали ее журналистов во главе с Максимом Осипяном, которые и впрямь перепутали вторую древнейшую профессию с первой.

Да, конечно, есть закон о свободе печати, но ведь и в этом законе сказано, что нельзя превращать прессу в средство пропаганды национальной розни, разжигания националистических страстей.

А вообще-то, журналистская казуистика и впрямь может быть: беспредельна и вот тому пример. Сравнительно недавно слушал я как-то вечером передачу радиостанции «Свобода-Свободная Европа» из Мюнхена. То была трансляция из Еревана мнения Иосифа Вердияна, корреспондента газеты «Советская культура» по Армении, относительно начала США и их союзниками военных действий против Ирака. Вердиян говорил довольно пространно, и говорил о том, что вот мол, был он как-то в Ираке, всюду видел портреты и бюсты Саддама Хуссейна и что последний был настоящим диктатором, а потому и правильно поступили США, послав в Персидский Залив свои войска против Ирака. По всему чувствовалось, что таким объяснением был удивлен даже работник радиостанции «Свобода-Свободная Европа», принимавший по телефону текст выступления Вердияна. Да и как было не удивиться, если даже ООН санкционировала эту военную акцию только и только из-за намерения Хуссейна присоединить Кувейт к Ираку, а Вердиян умудрился об этом ни сказать ни слова. А как ему было сказать, имея в собственном глазу такое бревно, как Карабах. А ведь коли на то пошло, у Хуссейна на такой аншлюс было больше оснований, чем у Армении на Карабах.