Виктор Кожемяко - Путин и СССР

Давнее мое желание встретиться и побеседовать с одним из лучших русских писателей «поколения сорокалетних» наконец-то осуществилось. Чем он интересен, автор широко известных романов «Санька», «Обитель» и других, а также ряда повестей, рассказов и эссе, ставший в 2016 году, согласно социологическим исследованиям, самым упоминаемым в СМИ отечественным писателем?

Прежде всего, разумеется, его выделяет незаурядный литературный талант, который заявил о себе уже в самых первых публикациях, относящихся к началу 2000-х годов. Но не менее ярко сразу же проявилась и активная общественно-политическая позиция начинающего писателя, до этого прошедшего трудную школу боевых действий в Чечне. Суть этой позиции, если сказать предельно коротко, — в абсолютном неприятии почти всего, что учинено с нашей Родиной в августе 1991-го и в последовавшие затем годы.

Протестный настрой определил характер и большинства художественных произведений Захара Прилепина, и его публицистику. Достаточно назвать хотя бы «Письмо товарищу Сталину», вызвавшее настоящую бурю в Интернете. С июля 2012 года он вместе со своим другом — писателем Сергеем Шаргуновым (ныне депутат Госдумы от КПРФ) — возглавил редакцию сайта «Свободная пресса»: Шаргунов стал его главным редактором, а Прилепин — шеф-редактором.

В конце лета 2014 года у Захара установились тесные связи с самопровозглашенными Донецкой и Луганской народными республиками. Сначала он был военкором в зоне вооруженного конфликта, затем стал энергичным организатором гуманитарной помощи. С декабря 2015 года — советник главы Донецкой народной республики Александра Захарченко, а потом и заместитель командира батальона в Донбассе.

Первой темой для нашей беседы я предложил приближающееся 100-летие Великой Октябрьской социалистической революции. По моему ощущению, Захар Прилепин это предложение принял не просто удовлетворенно, а даже с радостью.

— Итак, впереди вековой юбилей Октябрьской революции 1917 года. Кто-то скажет — Великого Октября, кто-то — большевистского переворота. Но дата, согласитесь, по-своему выдающаяся для тех и других. Мне хотелось бы, чтобы вы рассказали о вашем отношении к этому историческому событию — человека, родившегося в 1975 году и ставшего писателем, известным далеко за пределами нашей страны.

— Тут есть два ракурса. Во-первых, это моя личная история, из детства, которая была и остается со мной. А во-вторых, как из дня сегодняшнего я вижу и воспринимаю то, что произошло сто лет назад.

Мое личное становление напрямую связано с советской литературой. Даже больше, чем с русской классической. Я родился в рязанской деревне…

— Мы земляки. Вы из Скопинского района, а я из Сапожка, Можар, Шацка.

— Важно еще отметить, что родители мои были интеллигенцией в первом поколении, а все предки до того — крестьяне.

— Опять у нас совпадение.

— Ну вот, мой отец стал учителем истории, преподавал в деревнях и другие предметы, был директором школы. Книги в доме рано начали притягивать меня, и скажу так: через поэзию происходило познавание мира.

Поскольку это Рязанская область, первым по воздействию был Сергей Есенин. А он, безусловно, красный поэт, советский поэт, и, как бы ни пытались сегодня новейшие исследователи «разженить» его, рассорить с советской властью, по большому счету все это неправда. У Есенина было время полной очарованности революцией в 1917–1918 годах, затем, с 1919 по 1921-й, некоторое охлаждение, но после поездки в США он абсолютно убедился в правоте красного дела. Его поэзия — главное тому подтверждение.

— Вы хорошо сказали про попытки «разженить» Есенина с советской властью. К сожалению, подобные операции предприняты за последние три десятка лет и по отношению ко многим другим советским творцам…

— Это так. Однако тексты говорят сами за себя. И я проникался красной идеей через поэзию Маяковского, Багрицкого, Луговского, Ярослава Смелякова, через детские книжки, которых у меня было множество. Тут и рассказы про детство и юность Ильича, про Великую Отечественную войну и пионеров-героев, тут и «Книга будущих командиров» замечательного Митяева, где большая часть была посвящена советским воинам…

Все это создавало пространство не просто интереса, а традиции. Для меня советское, красное — это моя личная традиция. Я не помню дореволюционной России, и дедушка мой покойный родился в 1914 году, а все остальные дедушки и бабушки — уже при советской власти.

Да, была та Россия, я ее тоже очень люблю, но она все-таки отдаленно от меня существует. А для понимания того, что являли собой Маяковский, Блок, Есенин, Луговской или Юрий Бондарев, каких-то особых усилий не требуется. Они рядом. И даже если ушли от нас, до них всего одно рукопожатие. Скажем, Леонид Максимович Леонов, советский классик, — гипотетически я мог с ним встречаться…

— А я встречался.

— То есть хочу подчеркнуть, что все это очень близкое и родное для меня. Но тут вдруг началось низвержение советских устоев. В 1991 году я окончил школу, и вот в этом горьком времени есть тоже своего рода личная рифма для меня.

— В чем же?

— А в том, что, по логике, я должен был стать одним из последних комсомольцев в Советском Союзе, потому что после 1991-го уже не принимали в комсомол. Но — парадокс! Меня, единственного в классе, тогда в комсомол не приняли.

— Почему?

— Был самый радикальный, самый взрывной, самый наглый в своих заявлениях. Так вот — за дурное поведение. А ведь я, по-моему, как никто в нашем классе, верил в комсомол!

Интересно, что фактически то же произошло с моей будущей женой. Она была такой же страстно верящей в социалистические идеалы, и ее тоже отказались принять в комсомол. Вижу в этом серьезную загвоздку и даже в чем-то объяснение крушения Советского Союза. Мы-то верили, а у наших пастырей, присматривавших за страной, судя по всему, веры уже не оставалось.

— И как вы восприняли 1990-е годы?

— Все происходившее стало пространством моей личной боли, личной муки и личного бешенства. Для родившихся позднее внове слышать сегодня, например, гнусность Бильжо о Зое Космодемьянской или прорывающиеся время от времени требования вынести Ленина из Мавзолея. Но я-то переживаю это с того же 1991 года или даже раньше. Коллективный Николай Карлович Сванидзе как вещал, так и продолжает вещать в лице Гозмана, и несть им числа.

— А каким ощущается вами отношение народа к этому?

— Оно разное, конечно. Все-таки в головы людей засунули огромную метлу и основательно пошуровали ею. Однако я чувствую, что красная, левая идея стала для большинства моих соотечественников традицией. С одной стороны, как говорил Горький, это для нашей страны был рывок вперед и вверх. А с другой — это, безусловно, стало традицией, отказываться от которой многие не хотят и не спешат.