Андрей Мовчан - Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума

Россия не одинока в такой позиции. Более или менее бедные страны, в которых население не защищено, закон — не работает, а перспективы не просматриваются, обладают схожими мировоззренческими комплексами. В Центральной Африке, отсталых уголках Ближнего Востока, на севере Латинской Америки — и не только — рождаются идеи особых путей, великих миссий и священных войн, а акты прибрежного пиратства или, например, массового вовлечения в боевые действия детей сопровождаются провозглашением местных лидеров мессиями и уверенностью, что весь мир затаивает дыхание в ответ на каждое их действие. Нам в России не видны и не слышны эти мессии. Мы изредка с ужасом и отвращением читаем сводки о тамошних вспышках насилия, религиозных жестокостях, геноцидах локального масштаба — и нам невдомек, что авторы этих преступлений претендуют на центральную роль в мироздании: для нас они остаются бандитами из трущоб, в которые лучше не ходить и про которые лучше не думать.

Извне Россия и ее окрестности воспринимаются не так, как изнутри. Для нас (и то далеко не всех) 5000 погибших на Украине — это апокалиптическая новость. А для развитого мира это конец очереди: впереди Франция (погибли свои), Сирия (погибло много), Нигерия (опять много), Ирак — Афганистан (много, и есть свои) и так далее по списку. Логика «Украина — это почти Европа» не работает: в Нью-Йорке трущобы от фешенебельных районов часто отделяет узкая улица, и никто на это не обращает внимания. Развитый мир не сентиментален. С его высот территория бывшего СССР напоминает холодную Африку: большие пространства, малая плотность населения, экспорт только сырья, низкий уровень жизни, национальные государства с пожизненными диктаторами. Да что говорить — в России даже ВВП на душу населения в долларах скоро подойдет к уровню Ботсваны. Конфликт на Украине ничем не примечательнее конфликта в Судане (кто помнит героев суданского конфликта, кто назовет лидера одного из Суданов «мировым злом и угрозой человечеству»?), только жертв существенно меньше. Мариуполь и Малакаль — похоже звучат. И события в них происходят похожие. Вы знаете, где Малакаль и что там творится? Не знаете? Не требуйте от американцев знаний про Мариуполь.

В дни, когда на Украине идут бои, в Думе призывают отменить признание объединения Германии, а с высоких кремлевских трибун кричат о крепости нашего ядерного оружия и скором появлении Wunderwaffe, в США и Европе, когда люди слышат наше «we are from Russia», говорят: «О, вы знаете, на этой неделе в Метрополитен-опера выступает Мариинский театр, Гергиев дирижирует!» Хуже того, многие из них вообще ничего не могут сказать «по поводу». Мой зять в преддверии последней снежной бури в Штатах зашел в Timberland за ботинками. «Вы это на завтра покупаете?» — спросила его девочка типичного нью-йоркского (то есть китайско-ирландского) вида за прилавком. «Не только, там, где я живу, часто снег», — ответил он. «А где вы живете?» — «В России». — «О, это, наверное, где-то на севере…» — мечтательно сказала продавщица.

Это не только позиция простых людей, и пусть высказывания политиков и даже их визиты в Москву нас не обманывают. Серьезный аналитик из США недавно говорил мне: «Ситуация на Украине очень важна, и мы бы сделали больше, если бы могли. Было предложение, например, запретить поставку запчастей от самолетов в Россию, что привело бы к остановке всех гражданских самолетов за два месяца и заставило бы, скорее всего, Россию уступить в какой-то момент, но это вызвало бы проблемы по всей цепочке поставщиков Boeing и могло бы негативно повлиять на его прибыль, чего мы не могли себе позволить».

Приоритеты очевидны: кризис на Украине интересен настолько, насколько кто-то может получить «гешефт», а его разрешение не стоит и небольших убытков. Да, «украинским вопросом» занимаются даже руководители европейских стран. Как, впрочем, и сирийским. Да, Меркель только что была в Москве. Правда, сам Ху Цзиньтао лично посещал Судан. Значит ли это, что Судан стал центром мировой политики?

Неудивительно, что, поддавшись на регрессивную тенденцию к компенсации своего страха на психологическом, а не на физическом уровне, мы не добиваемся поставленной цели — не приобретаем реальной значимости. Наоборот, мы не можем не замечать, что мы ее теряем — вместе с торговыми связями, иностранными капиталами, членствами в международных организациях. Мы чувствуем себя все хуже, а мания величия начинает переходить в геростратизм — стремление причинять вред окружающим, чтобы доказать свою значимость. Но и геростратизм наш трудно удовлетворить. Явно недостаточно разжечь региональный конфликт для того, чтобы не только остаться в истории, а даже мелькнуть в ней. Наше ядерное оружие (последний аргумент в пользу собственной значимости) пугает не больше, чем история о «супервулкане» или столкновении с астероидом — с той разницей, что от супервулкана или астероида человечество в ближайшие 100 лет не найдет защиты, а эффективные средства защиты от межконтинентальных ракет, похоже, будут у США и Китая уже лет через 10–20. Ядерной кнопкой в сочетании с коррупцией, мракобесием и конфликтами на границах нам никого не удивить — вот, например, Пакистан уже давно в этом состоянии, и что — сильно мы волнуемся по поводу Пакистана? Нам не избавиться от незащищенности и страха, демонстрируя пролетающему мимо поезду мирового прогресса с насыпи голый зад и даже кидая в него камни. Будет только хуже. Если мы хотим достичь реального ощущения стабильности и успешности, а не болезненной галлюцинации, сменяющейся тяжким похмельем, нам надо меняться самим.

Хорошая новость состоит в том, что не только прогресс способствует снижению эгоцентризма. Есть и обратная зависимость. Три самые успешные страны второй половины XX века — Япония, Германия и Израиль — созданы нациями, которые начинали в полной уверенности в своем величии и центральной роли в истории, пережили катастрофу, но сумели ее принять и ощутить себя ничтожными, нуждающимися в помощи извне и создании совершенно новых парадигм. Турция в XX веке начала возрождение с принятия латинского алфавита, «выбросив на помойку» символ османской самости. Польша после веков, в течение которых ее разрывали на части Европа и Россия, начала свое возрождение с сознательного решения о присоединении к неславянскому союзу.

Мы все еще живем в модели, центр которой — мы сами. Но в реальности Россия — это небольшая, по экономическим и социальным меркам (1,5 % мирового ВВП, 2 % населения), страна на периферии социальной галактики. Мы любим говорить, что мы — самая большая страна по площади, но это лукавство: 60 % нашей территории непригодно для жизни, а половина оставшейся очень плохо освоена, и вряд ли имеет смысл ее осваивать — нашего населения совершенно для этого недостаточно. 90 % ВВП России производится на площади, равной площади Эфиопии. Территория — наша проблема, ее увеличение — худшая из возможных идей.