Джона Голдберг - Либеральный фашизм

Италия Муссолини просто скопировала данную стратегию. Итальянские фашисты устраивали пышные зрелища и проводили сложные языческие обряды, чтобы убедить массы и мир, что «фашизм — это религия» (как часто заявлял Муссолини). «Две религии борются сегодня за... власть над миром — черная и красная, — писал Муссолини в 1919 году. — Мы объявляем себя еретиками». В 1920 году он объяснял: «Мы усердно работали, чтобы... дать итальянцам “религиозную концепцию нации” <...> чтобы заложить основы итальянского величия. Религиозное понятие итальянизма... должно стать побудительным мотивом и основным направлением нашей жизни» [69] Теоретик фашизма Джузеппе Боттаи говорил: «Фашизм был для моих товарищей и меня самого всего лишь способом продолжения войны, превращения ее ценностей в гражданскую религию» (цит. по: Fascism as Intellectual Revolution. P. 20). Аугусто Турати, секретарь партии и самопровозглашенный «новый апостол религии Отечества», в своих обращениях к итальянской молодежи пояснял, что новая «фашистская религия» требует «абсолютной веры; веры в фашизм, в дуче, в революцию такой же, как вера в Бога... Мы принимаем революцию с гордостью, точно так же, как эти принципы, даже если понимаем, что они ошибочны, и мы принимаем их без обсуждения». .

Конечно, Италии пришлось столкнуться с проблемой, суть которой состояла в том, что столица государства также была столицей всемирной католической церкви. По существу борьба между светской и традиционной религиями осложнялась политикой местных властей и уникальностью итальянской культуры (как мы увидим далее, в Германии таких препятствий не было). Католическая церковь быстро осознала, что задумал Муссолини. В своей энциклике 1931 года Non abbiamo bisogno [70] Non abbiamo bisogmo (итал.) — «Мы не нуждаемся». — Примеч. перев. Ватикан обвинил фашистов в «поклонении государству» и осудил их стремление «монополизировать молодых людей, чтобы использовать их исключительно в нуждах партии и режима, основанного на идеологии, которая сводится к истинно языческому поклонению перед государством» [71] Pope in Encyclical Denounces Fascisti and Defends Clubs // New York Times. 1931. July 4; Everything Is Promised // Time. 1931. July 13; см. также: Gentile E. Politics as Religion. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 2006. P. 95. .

Мысль о священниках и лидерах, олицетворяющих дух или общую волю народа, настолько современна, что ниспровергает традиционную религию. Но желание наделить некоторые слои общества или отдельных правителей религиозной властью возникало еще в глубокой древности и может даже корениться в самой человеческой природе. Заявление (возможно, вымышленное) Людовика XIV «государство — это я» воплощает идею, согласно которой правитель и государство являются одним целым. Революционерам удалось не просто сохранить это учение, но сделать источником легитимности не Бога, а народ, нацию либо саму идею прогресса. Наполеон, революционный генерал, подчинил себе Францию при помощи именно такого распоряжения. Он был светским диктатором и стремился к дальнейшему революционному освобождению народов Европы. Его победы над Австро-Венгерской империей дали повод порабощенным Габсбургами народам приветствовать его как «великого освободителя». Он пытался подорвать авторитет католической церкви, провозгласив себя императором Священной Римской империи и приказав своим войскам превращать соборы в конюшни. Наполеоновские войска несли с собой бациллу обожествленного национализма в духе Руссо.

Таким образом, оказываются развенчанными как славный миф левых, так и главное обвинение правых, состоящие в том, что Французская революция была источником рационализма. На самом деле это не так. Революция была романтическим духовным протестом, попыткой заменить христианского Бога якобинским. Обращения к разуму были плохо завуалированными призывами к новому персонифицированному богу революции. Робеспьер презирал атеизм и атеистов, считая и то и другое признаками морального разложения монархии, и верил в «Вечное Существо, которое оказывает значительное влияние на судьбы народов и которое... наблюдает за Французской революцией совершенно особым образом» [72] Nicholls D. God and Government in an «Age of Reason». London: Routledge, 1995. P. 80. . Чтобы революция была успешной, Робеспьеру пришлось заставить народ признать этого бога, который говорил через него и Посредством общей воли.

Только таким образом Робеспьер мог реализовать мечту, которая позднее увлечет нацистов, коммунистов и прогрессивистов: создание «новых людей». «Я убежден, — провозглашал он, — в необходимости проведения полного обновления и, если так можно выразиться, в необходимости создания новых людей». (С этой целью он провел закон, предписывающий забирать детей у их родителей и обучать их в школах-интернатах.) Как писал Алексис Токвиль, революционным деятелям «была присуща фанатичная вера в свое призвание, которое они видели в трансформации социальной системы сверху донизу и перерождении всего человеческого рода». Позднее он признал, что Французская революция стала «религиозным возрождением» и идеологией, давшей начало такой «разновидности религии», которая, «подобно исламу с его апостолами, боевиками и мучениками, захватила весь мир» [73] Этот закон был принят Конвентом, но никогда не выполнялся в полной мере. (Himmelfarb. Idea of Compassion. Цит. no: The Old Regime and the French Revolution. N. Y: Ancho, 1955. P. 156). .

Фашизм остался в долгу перед Французской революцией и по ряду других причин. Робеспьер, как Сорель и его наследники, считал насилие средством, обеспечивающим верность масс идеалам революции: «Если источник народного правления в мирное время — это добродетель, то во время революции этими источниками одновременно становятся и добродетель, и террор: добродетель, без которой террор становится фатальным, и террор, без которого добродетель бессильна. Террор есть не что иное, как справедливость, быстрая, тяжелая, негибкая; поэтому она и есть проявление добродетели; это не столько особый принцип, сколько результат общего принципа демократии применительно к наиболее насущным потребностям нашей страны» [74] Robespierre. Speech. 1794. Feb. 5 // Modern Histoiy Sourcebook: http:// www.fordham.edu/halsall/mod/robespierre-terror.htm . .

«Впервые в истории, — пишет историк Мариса Линтон, — террор стал официальной политикой правительства, нацеленной на применение насилия для достижения некоторой более значимой политической цели». Ирония пропала даром для большевиков, самопровозглашенных наследников Великой французской революции, которые определили фашизм, а не свою собственную систему, как «откровенно террористическую диктатуру» [75] Linton M. Robespierre and the Terror // History Today. 2006. Aug. 1. .

Полезность террора была многогранной, но одним из главных преимуществ была его способность поддерживать постоянное ощущение кризиса. Кризис принято считать основным механизмом фашизма, так как он мгновенно прекращает полемику и демократическое обсуждение. Вот почему все фашистские движения прилагают значительные усилия, для того чтобы поддерживать характерную для чрезвычайного положения напряженную обстановку. В странах Запада этому способствовала Первая мировая война.