Родрик Брейтвейт - За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

В конце 1991 года представители западных разведслужб понаехали в Москву, чтобы встретиться со своими коллегами. В декабре Стелла Ремингтон, которая в то время готовилась стать генеральным директором Британской службы безопасности, также прибыла в Москву, чтобы встретиться с Бакатиным и Примаковым. Мы пообедали в гостинице КГБ, особняке XIX века в старой деловой части города, бывшей резиденции пресловутого заместителя Берии, Абакумова, которого расстреляли вскоре после его хозяина. Генералы КГБ сидели по одну сторону стола, в том числе и человек, который на протяжении предыдущих двух десятилетий «курировал» британское посольство в Москве. По другую сторону сидели: Стелла Ремингтон, ее заместитель, восторженный русофил, который поразил хозяев цитатами из Пушкина и пламенным тостом, произнесенным на русском языке, и я. Мы жаловались на то, что КГБ мешает работе штата посольства, а особенно на то, как они бесцеремонно входят в квартиры наших сотрудников и сознательно приводят в полный беспорядок их вещи. Генерал сказал, что его люди профессионалы. Они подобных вещей не делают. Это, наверное, дело рук русских преступников. Я сказал, что точно такие же вещи происходили, когда я был в Москве в 60-е годы. Тогда, как и сейчас, «профессионалы» КГБ были плохими оперативными агентами. Они портили имущество наших сотрудников просто из зависти, а также рассчитывая этим подорвать их моральный дух. Генерал не признавал моих обвинений. Но он дал мне свой номер телефона и сказал, чтобы я ему позвонил, если что-нибудь подобное повторится. Какое-то время нас стали беспокоить меньше. В этой связи я не мог не вспомнить о рождественском перемирии на западном фронте в 1914 году, когда облепленные грязью солдаты, вылезающие из окопов, спотыкаясь, добирались до «ничейной» полосы, чтобы обняться с врагами. К концу дня перемирие без предупреждения закончилось, и пушки вновь возобновили стрельбу. Интересно, думал я, окажется ли перемирие между разведывательными ведомствами более прочным? Нет, не оказалось. Борьба возобновилась, хотя и не с прежней интенсивностью, как это описывает Примаков в своих мемуарах, рассказывая о том времени, когда он возглавлял новую российскую контрразведку.

Четыре месяца спустя Советский Союз рухнул и Бакатин был уволен. В своих мемуарах он грустно констатирует: «Я не считаю, что спецслужбы уже перестали быть угрозой для гражданина. Поскольку не существует никаких законов, никакой системы контроля, никаких изменений в идеологии, которые отвечали бы требованиям демократического государства, основанного на законе. Мне не удалось довести дело до конца. Я надеюсь, что это удастся кому-то другому».

Это был точный анализ. Несколькими месяцами позже мы с Джилл бродили по мрачному музею КГБ. Наши два молодых гида все еще пылали негодованием по поводу сноса памятника Дзержинскому. Они все еще верили в «чекистскую» философию. Чистки 1937 года были, по их мнению, «великой трагедией, в результате которой мы потеряли некоторых лучших своих офицеров», а вовсе не преступлением, которое совершили их предшественники против страны в целом. Они и другие молодые офицеры КГБ, с которыми я встречался в последующие годы, все еще считали, что преследования Сахарова, Солженицына и других диссидентов было государственной необходимостью. Они едва скрывали свою ненависть к Бакатину. После его ухода число агентов тайной полиции в России было все еще во много раз больше, чем на Западе. В новой России, хаотичной, плюралистической, протодемократической, разведывательные ведомства не имели ясной политической установки, которая была у их царских и коммунистических предшественников. Судя по всему, простые люди их больше не боялись. Все это было громадным достижением. Но агенты тайной полиции оставались на своих местах, в своих конторах, со своими старыми «связными» и своими старыми досье, готовыми к услугам любого сильного лидера, который захотел бы ими воспользоваться.

Хотя Горбачев продолжал видеться со своими иностранными друзьями при каждом удобном случае: на конференции по правам человека в Москве, на конференции по Ближнему Востоку в Мадриде, — главным международным событием осени того года были переговоры о долге со странами Большой семерки, в которых он никакой роли не играл. Западные правительства-кредиторы хотели знать, когда они получат назад свои деньги. Они были не склонны идти на уступки лишь на том основании, что Советский Союз переживает бархатную революцию. Кроме того, они хотели дать ясно понять, что какова бы ни была судьба Союза, республики тоже не получат новых займов, если не возьмут на себя часть обязательств по советскому долгу. Переговоры проходили в течение нескольких дней в октябре и ноябре в гостинице «Октябрьская», где в предыдущем году было подписано соглашение о Германии. В центре переговоров были два вопроса: каким образом долг должен быть поделен между республиками и как обеспечить ответственность за его выплату.

Участниками переговоров с западной стороны были заместители министров финансов стран-членов Большой семерки, и в их числе Найджел Уикс, старший специалист по международным финансовым вопросам Британского казначейства. Другую сторону представляли министры финансов и председатели центральных банков Советских республик. Балтийские государства бойкотировали совещание, хотя беспокоились, что за их спиной может быть принято соглашение, противоречащее их интересам. Союз (чего бы он теперь ни стоил) представлял Силаев, официально числившийся премьер-министром Союза. Россию представлял Гайдар, как заместитель премьер-министра по экономическим вопросам. Украинскую делегацию возглавлял премьер-министр Фокин, главной заботой которого было не сделать ничего такого, за что его противники в Киеве могли бы обвинить его в том, что он «продался». Основная цель представителей Узбекистана состояла в том, чтобы не дать использовать их золото, дабы помочь погасить коллективный долг. Председатели центральных банков и министры финансов некоторых малых республик, чья функция в советской системе была почти исключительно декоративной, моргали и спотыкались, как кроты, впервые вышедшие на освещенное пространство реального мира международных переговоров и международных финансов. Явлинский от всего этого дела устранился. Как это часто бывало, он предпочел роль критикующего стороннего наблюдателя, которому не придется ни за что отвечать, когда дела пойдут плохо.

Переговоры продемонстрировали полное невежество республик в вопросах международной экономики и в то же время твердое убеждение, что главную роль должны играть они, а никак не «Союз». Советским властям как таковым сказать было почти что нечего. Представители Большой семерки, особенно Дэвид Малфорд, помощник министра финансов США, стояли на своих требованиях с беспощадной настойчивостью. Представители республик убедились, что на этот раз они должны иметь дело не друг с другом и с Москвой, когда они могли подписывать и регулярно подписывали документы, от которых впоследствии безнаказанно отрекались, а с суровыми фактами экономики. В результате был состряпан приемлемый документ, творцом которого был в основном спокойный и искусный Уикс. К тому времени, когда переговоры закончились, было ясно, что какие бы события в дальнейшем ни произошли, экономическая власть определенно ускользнула от центра и переместилась в республики, и что для большинства республик политические соображения были гораздо выше экономических. Теперь уже даже не возникал вопрос о том, что Советский Союз превратится в экономическое и монетарное объединение сотрудничающих субъектов, на что надеялись Международный валютный фонд и Явлинский. Напротив, встреча республиканских чиновников с внешним миром укрепила их уверенность в себе и дала им несколько полезных уроков на будущее. Я сказал английским финансистам в Москве, что переговоры ознаменовали практическое вовлечение стран Большой семерки в дела российской экономики и политики, начало экономического реализма в России и в республиках. Для отношений между Востоком и Западом и для всего мира это было событие столь же значительное, как START и другие переговоры о контроле над вооружением. Это было невинное преувеличение, но зернышко истины в нем содержалось.