Родрик Брейтвейт - За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Неуклюжий, как медведь, Константин Кагаловский — экономист лет тридцати, страдавший нервным тиком, работал над ельцинским планом. Он посетил меня, чтобы разъяснить идеи, лежащие в основе этого плана. Первейшей задачей было освободить цены, реформировать налоговую и банковскую системы и установить контроль над денежной массой. Следующим этапом, сказал Кагаловский, должно стать проведение как можно более быстрой приватизации. Около половины уже освободившихся от государственного подчинения предприятий «приватизированы» лишь номинально: их управляющие просто сменили таблички на дверях своих кабинетов. Управляющие были или коммунистами или мошенниками. Но и те и другие были компетентными, а где, кроме этой среды, можно было найти компетентных людей в переходный период? Конечно, публично об этом говорить нельзя. В военном секторе нет возможности для быстрой экономии. Солдатам надо платить, их надо где-то расселять, и, поскольку Советский Союз распался, значительная часть расходов придется на долю России. Я сказал, что это надо будет тщательно разъяснить. Западные политики ожидают быстрых и значительных сокращений военных расходов как частичной платы за помощь.

Кагаловский оказался неправ. Правительство Гайдара в начале 1992 года урезало расходы на армию и другие военные цели процентов на 70, и эта статья расходов так и не была восстановлена в прежних масштабах. Оклады военных были уменьшены простым способом — задержкой выплат. Тем не менее, военные не взбунтовались. Запад никогда так и не воздал должное Гайдару за его решительные действия, которые были в такой же мере в интересах Запада, как и самой России. Русские военные, конечно, не оценили логику этих действий, и объяснялось это не в последнюю очередь тем, что ни одно из ельцинских правительств никогда не принимало решительных и последовательных мер для сокращения, реформирования и переоснащения Российских вооруженных сил, чтобы они отвечали требованиям обеспечения безопасности страны после окончания «холодной войны».

«Шестидесятники» чувствовали, что их вытесняют, и были настроены критически. Петраков сказал мне, что Гайдар не настоящий экономист, а экономист от журналистики. Для разъяснения смысла реформы не было проделано никакой серьезной работы. Ельцин поступил неправильно, объявив о повышении цен, не имея на этот счет никакого плана и не определив, когда эта мера будет введена. Горожане уже опустошают магазины, скупая все подряд, а сельское население придержит свою продукцию до тех пор, пока цены не поднимутся. Геращенко, глава Центрального банка, был уверен, что страна находится на грани гиперинфляции. Не хватит печатных станков всей Западной и Восточной Европы, чтобы отпечатать то количество бумажных банкнот, которое понадобится. Он был особенно против идеи разрушения валютного союза: русское правительство еще убедится, что его позиция на переговорах слабее, чем оно думает.

Несмотря на свою репутацию молодого реформатора, Явлинский тоже высказывался критически. Он считал, что российские реформы плохо подготовлены и не увенчаются успехом. Как и Международный валютный фонд, он отдавал предпочтение экономическому и валютному союзу всех бывших советских республик.

Даже в тех случаях, когда критика была справедливой, она исходила от людей, которым не приходилось выбирать между действием и бездеятельностью.

По мере приближения срока реформ Ельцин, выступая по телевидению, предупреждал, что предстоящей зимой положение будет трудным. Экономика продолжала разваливаться, и западная пресса чувствовала надвигающуюся катастрофу. Накануне европейского саммита в Маастрихте в декабре 1991 года Брюссель запросил у европейских послов в Москве их коллективное мнение по данному вопросу. Мои коллеги и я сходились в том, что, несмотря на устрашающие статьи в советской и иностранной печати, в стране не было не только голода, но даже серьезной нехватки продовольствия. Были трудности с продуктами в отдельных очагах, но голода, который охватывал бы всю страну, не наблюдалось. Неуверенность привела к тому, что потребители делали запасы, крестьяне не везли свою продукцию на рынок, а мафия наживалась. Это был кризис перераспределения, а не производства. С таким положением вещей могут справиться лишь сами русские. Мы с тревогой сознавали, что этот сравнительно утешительный анализ мог быть неверен. И вспоминали 30-е годы, когда западных наблюдателей обманом уверили в том, что на Украине голода нет. Пожалуй, нам не следовало тогда торопиться с выводами.

Как писал позднее Гайдар, декабрь 1991 года — «одно из самых тяжелых моих воспоминаний. Мрачные, даже без привычных склок и скандалов, очереди. Девственно пустые магазины. Женщины, мечущиеся в поисках хоть каких-нибудь продуктов… Всеобщее ожидание катастрофы» [89] Егор Гайдар. Государство и эволюция. Дни поражений и побед. — М. «Евразия», 1997. — С. 330. . Был ли анализ послов правилен или нет, политическая и эмоциональная атмосфера не оставляла возможности для западных правительств быть пассивными. Эмоциональное состояние объяснялось в значительной мере великодушным желанием помочь. При этом некоторые из западных деятелей требовали, чтобы московские корреспонденты (разделявшие наш скептицизм) представили фотографии маленьких детей, умирающих на улицах от голода. В Германии, где у населения имелись особые причины испытывать благодарность за недавнее изменение советской политики, эта проблема стала одной из тем, обсуждавшихся в ходе выборов. Хорст Тельчик, советник Коля, приехал в Москву-с огромной командой для обсуждения вопроса об оказании гуманитарной помощи. Немецкое Министерство обороны предложило, чтобы авиация доставляла экстренные продовольственные пайки. Западные послы шутили, что последним таким воздушным мостом, который закончился неудачей, был зимний воздушный мост в Сталинград в 1942 году. В январе и мае 1992 года американцы организовали две грандиозные и абсолютно бесполезные конференции об оказании гуманитарной помощи России, первую — в Вашингтоне, вторую — в Лиссабоне. Как ни странно, сами русские приглашены на них не были.

Для русских политическая сторона была болезненной и трудной. Советский заместитель премьер-министра Воронин, ведавший в то время организацией продовольственной помощи, говорил мне, что он и его соотечественники искренне ценят всплеск сочувствия на Западе. Но они чувствуют себя бесконечно униженными перспективой получения продовольствия от своих бывших врагов, и их беспокоит, что западные политики воспользуются удобным случаем для политических игр. Они бы хотели, чтобы Запад имел дело с центральными властями, а не с республиками, городами и местным населением. Я сказал, что разговоры о чрезвычайной ситуации преувеличены. Мы хотим проявить солидарность. Никакого желания вмешиваться в местную политику у нас нет. Однако мы действительно хотим быть уверены в том, что помощь попадет именно к тем людям, которые в ней нуждаются.