Екатерина Шульман - Практическая политология. Пособие по контакту с реальностью

Трудно сказать, насколько реалистично граждане оценивают силу своих связей и их объем и насколько соответствуют действительности их представления о том, какую сумму денег они при необходимости соберут за три дня. Важно другое: по сравнению с результатами 2012 г., по мнению самих опрошенных, число их сильных социальных связей выросло вдвое, слабых – в 1,5 раза.

Значение этого факта для социального и экономического самоощущения людей огромно. Авторы исследования отмечают корреляцию между ростом числа связей и тем, что они называют «политическим оптимизмом». На самом деле ничего политического в этом оптимизме нет: дело не в том, что более общительные люди лучшего мнения о руководстве страны. Люди, ощущающие себя частью социальной сети, считают, что могут обойтись и без государства, – у них растет чувство субъективного благополучия не потому, что ими хорошо руководят, а потому, что они становятся более уверенными в себе. Это та же связь, что и между ростом связей и убеждением, что вместо старой работы при необходимости найдется новая не хуже, или более высокой готовностью брать кредиты.

Этим объясняется и другая корреляция: между ростом числа связей и снижением доверия к государственным институтам. Это снижение проявляется не только в ответе на прямые вопросы типа «Доверяете ли вы полиции?» (44 % москвичей, 34 % дагестанцев и 27 % жителей Ленинградской области ответили, что полицейские представляют для них угрозу), но и косвенным образом – в готовности искать пути неуплаты налогов или отказе обращаться к официальной медицине в случае болезни. Причина такого стремительного роста связей – не государственная политика (государство, уничтожая всякую возможность легальной политической к общественной активности, скорее пытается этому процессу препятствовать). Это результат совокупного действия относительного материального благополучия последних 10–12 лет и соответственного роста трудовой и жилищной мобильности и новых информационных технологий: мобильных телефонов, великого объединителя семей Skype, социальных сетей.

Если речь идет действительно о преодолении социальной атомизации – базового наследия советской власти, – то значение этой тенденции трудно переоценить. Постсоветские граждане, подобно выпускникам детских домов и тюрем, знали много такого, чего человеку знать не следует: как изготовить заточку из алюминиевой ложки или добыть спирт из намазанного на хлеб гуталина. На этом основании они были склонны считать себя тертыми калачами, приспособленными к «реальной жизни», – в отличие от расслабленных обитателей цивилизованного мира. Но у них отсутствовали базовые навыки общественной жизни, которая строится не на борьбе всех против всех и священном принципе «умри ты сегодня, а я завтра», а на взаимопомощи, обмене услугами и доверии. Если в самом деле в России происходит наращивание горизонтальных связей, то это именно тот субстрат, из которого вырастает гражданское общество (а не из «правильных ценностей» или демократических убеждений – они вторичны).

Тут возникает парадокс, с которым сталкиваются все политические режимы полуавторитарного типа. Чувство общности делает людей одновременно смелее и счастливее: поэтому опрашиваемые разом одобряют все, что в стране происходит или будет происходить, и выражают уверенность, что в их силах изменить политическую ситуацию в стране (число таковых выросло втрое по сравнению с результатами 2012 г.). В российском публичном пространстве популярен заимствованный из вульгаризованного марксизма миф, что протестуют только «люди, доведенные до отчаяния». На самом деле для протеста нужен ресурс: голодные не участвуют в политической жизни, а ищут еду. С ростом числа «сильных связей» возрастает готовность принять участие в массовой политической акции – причем как в оппозиционной, так и в провластной, хотя в оппозиционной больше. Но политический режим не предусматривает никаких легальных механизмов гражданской активности: ни протестной, ни лоялистской. Именно поэтому первую он подавляет, а вторую имитирует, хотя мог бы инкорпорировать и ту и другую, будь он хоть немного более открыт и демократичен. Как отвечать на новый общественный запрос? Каждый гибрид ищет свои методы, но сводятся они все равно к двум стратегиям: сопротивляться и развалиться или приспособиться и демократизироваться.

16.06.2015

Новая транспарентность (открытость) и глобальное информационное пространство, которое мгновенно доносит до нас происходящее во всех концах Земли, стали требовать от человека и совершенно новых стандартов эмпатии. Моральные требования изменились. Мы очень слабо понимаем, что такого рода происшествия, как те, о которых сейчас ведутся споры в соцсетях, для человека предыдущей эпохи были только новостями. А тогда новости, грубо говоря, являлись предметом развлечения. Например, если человек того времени видел заголовки «В Лиссабоне землетрясение», «В Китае моровая язва», для него это были просто истории про людей с песьими головами. Иными словами, такие сообщения в газетах не имели к обывателю того времени никакого отношения, он не видел этих людей. Индивид прошлой эпохи вообще не видел никаких людей, кроме тех, с которыми он непосредственно физически общался – его родных, близких и знакомых. Поэтому требования по эмпатии и сочувствию распространялись только на этот круг людей.

Однако еще в XX, и теперь уже в XXI веке общее информационное пространство изменило эту ситуацию. Мы видим всех пострадавших от всех несчастий во всем мире. И сталкиваемся мы с ними как со своими знакомыми: видим их лица, читаем то, что они сами пишут, слышим и читаем все то, что пишут и говорят их родственники и близкие. В этой ситуации от нас требуется, чтобы мы им сочувствовали. А это говорит о том, что необходимый уровень эмпатии должен быть в наше время гораздо выше. Одновременно эти новые требования для многих людей оказываются невыносимыми и вызывают у них ответное отторжение. Желание сказать: «Мне все равно», «Я ничего не чувствую», «Я не могу оплакать все погосты в мире». Это первая, базовая вещь, которую нужно понимать, когда мы говорим о подобных дискуссиях в информационном пространстве.

Второй момент, о котором нужно сказать, касается конкретно случившейся катастрофы. Дело в том, что люди в принципе плохо понимают, что их лента в социальной сети – это их собственное рукотворное произведение. Казалось бы, пользователи знают (если их спросить), что формируют они эту ленту сами, однако она начинает восприниматься ими как объективная реальность. Логика такая: «Вокруг меня, в ленте происходит то-то, значит, в мире происходит то-то. Мои знакомые говорят что-то, и это значит, что все люди так считают». Это неизбежная аберрация мышления, но она довольно опасна в условиях новой информационной реальности. И стоит подчеркнуть, что эта информационная реальность – новейшая, в ней еще никто не жил. Несмотря на то, что XX век своей глобализацией информационного пространства нас немножко к ней подготовил, это были только «цветочки». А вот сейчас идут «ягодки» – никто в этой новой реальности жить пока не умеет – ни власти, ни граждане, ни медиа.