Мэри Калдор - Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху

Они арендуют свои помпезные штаб-квартиры, огромные фабрики, склады, лаборатории, целые парки грузовиков и корпоративных самолетов. Их производственные рабочие, обслуга зданий и бухгалтеры работают по временным контрактам; их ключевые исследователи, разработчики и маркетологи участвуют в прибыли. Их безупречные исполнительные директора, вместо того чтобы пользоваться в этой сфере деятельности огромной властью и авторитетом, мало над чем имеют непосредственный контроль. Не навязывая корпоративной империи свою волю, они внедряют свои идеи с помощью новых сетевых возможностей предпринимательства (webs of enterprise) 69 .

Нечто подобное происходит с правительственными и неправительственными организациями. Правительственные ведомства на всех уровнях развивают горизонтальные транснациональные связи, деятельность правительства все чаще передается в ведение сторонних организаций посредством различных механизмов приватизации и полупри-ватизации. Децентрализованные и горизонтальные формы организации, типичные для НПО или новых социальных движений, зачастую контрастируют с традиционными, вертикальными формами организации, типичными для политических партий 70 . Тем не менее политические лидеры, подобно корпоративным директорам, стали как максимум координаторами и людьми, формирующими общественное мнение, и как минимум — образами или символами, публичными олицетворениями взаимосвязанных сетей экономической деятельности (webs of activity), практически неподконтрольных им.

Глобализация оказала глубокое негативное влияние на социальные структуры. В развитых промышленных странах численность традиционного рабочего класса либо уже снизилась, либо снижается в данный момент вместе с сокращением привязанного к конкретной территории массового производства. Вследствие повышения производительности труда и того, что труд на производстве менее квалифицирован, в серийном производстве занято меньше рабочих, а труд их оплачивается не слишком высоко (в особенности речь идет о женщинах и иммигрантах), а иногда производство и вовсе выводят в бедные страны.

При этом выросло число людей, которых Ален Турен называет информационными работниками 71 , а Роберт Райх — символическими аналитиками, тех людей, которые обладают и используют ноу-хау, которые, говоря словами Райха, выявляют, решают и утрясают проблемы посредством «манипуляции символами — данными, словами, устными и визуальными репрезентациями» 72 . Это те, кто работает в области технологий или финансов, в разросшейся сфере высшего образования или в бесчисленном множестве транснациональных организаций. Большинство людей не попадают ни в одну из этих категорий. Они либо работают в сфере услуг, будучи официантами и официантками, продавцами, таксистами, кассирами и т. д., либо вливаются в множащиеся ряды безработных, ставших ненужными вследствие повышения производительности труда, обусловленного глобализацией. Эта складывающаяся социальная структура находит свое отражение в росте неравенства доходов.

Неравенство доходов обусловлено также географическими различиями — как внутри, так и между континентами, странами и регионами. Неравенство нарастает между теми областями — главным образом развитыми промышленными регионами, — которые могут капитализировать свой научно-технический потенциал, и всеми остальными. Некоторые области могут добиться успеха, по крайней мере на какое-то время, притягивая к себе массовое производство. Речь идет о Юго-Восточной Азии, Южной Европе и, потенциально, Центральной Европе. Остальные оказываются в ловушке глобальной экономики, поскольку традиционные источники средств к существованию постепенно исчезают и при этом сами они не способны участвовать ни в производстве, ни в потреблении. Карты сегментации рынков, которые составляют глобальные предприятия, как правило, не включают значительную часть мира. Однако даже в пределах стран, континентов или, более того, крупных городов можно обнаружить эти ширящиеся географические различия — и это наблюдение справедливо как для развитого промышленного мира, так и для всего остального. Повсюду возникают границы между защищенными и преуспевающими глобальными анклавами и анархическими, хаотическими, пораженными бедностью областями за их пределами.

Тенденции, обрисованные выше, одновременно и случайны, и обусловлены определенными процессами. Например, нет никакой неизбежности в том, чтобы происходил рост социального, экономического и географического неравенства;

в какой-то мере эти формы неравенства являются следствием дезорганизации или организации, сложившейся на фоне прошлой бездеятельности. Впрочем, этот исторический уход от вертикальных культур, характерных для той эпохи национальных государств, которая дала начало духу национальной идентичности и чувству внутренней безопасности, можно рассматривать как данность. Конститутивную часть этих национальных культур составляли такие абстрактные символы, как деньги и право, образующие базис социальных отношений в обществах, где социальные взаимодействия лицом к лицу уже не являются преобладающими 73 . Сейчас общим местом стали рассуждения о «кризисе идентичности» — чувстве отчуждения и дезориентации, которым сопровождается разложение культурных сообществ.

Впрочем, можно указать и на появление определенных форм культурной классификации. С одной стороны, есть те, кто видит себя частью глобального сообщества единомышленников, — главным образом это хорошо образованные информационные работники или символические аналитики, проводящие много времени в самолетах, на телеконференциях и т. д. и, возможно, работающие на какую-либо глобальную корпорацию, НПО или другую международную организацию, или же входящие, скажем, в сеть ученых или спортивных клубов или художников и музыкантов и т. д. С другой стороны, существуют исключенные, которые могут считать или не считать себя членами локального или пар-тикуляристского (религиозного или национального) сообщества.

Возникающие глобальные группировки до сих пор не политизированы или по крайней мере политизируются с трудом. Они не образуют базис политических сообществ, на который могли бы опереться новые формы власти. Отчасти это обусловлено индивидуализмом и аномией, характерными для текущего периода,— то чувство, что политическое действие тщетно, учитывая чудовищный объем текущих проблем, трудность контроля или влияния на паутиноподобную структуру власти, культурную фрагментацию как горизонтальных сетей, так и форм преданности партикуляризму. Этот политический вакуум отражается и в том, кого Райх называет laissez-faire космополитом, «отколовшимся» от национального государства и преследующим свои индивидуалистические консюмеристские интересы, и в тех неугомонных молодых преступниках, новых авантюристах, каких можно обнаружить во всех исключенных зонах.