Сергей Кургинян - Красная весна

• глава государства — и слабак, и изменник;

• отстраняющая его команда — внутренне слаба, разобщена и не готова к полноценному, жесткому противостоянию государственной измене;

• твой противник задействовал уличный протест, а ты не хочешь отвечать ему тем же;

• силовые структуры деморализованы, дезорганизованы, уже попали под идеологическое влияние противника и в силу слабости и разобщенности противодействующего измене ГКЧП не получают адекватного приказа о подавлении измены.

КПСС стала противодействовать измене именно таким, обреченным на поражение образом. И закономерно проиграла, будучи вовлечена в действия, которые победивший противник диагностировал как «путч» (тут ведь главное — победить, а потом можно всем навязать свою оценку произошедшего). КПСС своим разгромом обрекла на паралич Съезд народных депутатов СССР, катастрофически подорвала возможности Съезда народных депутатов РСФСР, погрузила в кому все крупные патриотические организации. В момент, когда Беловежская пуща преступно ликвидировала дышащий на ладан СССР и сформировала весьма ущербный тип усеченного российского государства, на улицу выводить никто никого не мог и не стал. Займись я в конце 80-х созданием новой политической партии, я мог бы вывести людей на улицу для противодействия беловежским изменникам. Но я тогда иначе распорядился своими возможностями.

Я понимал, что мои шансы на создание в ту эпоху нового дееспособного политического субъекта были близки к нулю. И что служение советско-коммунистическим идеалам исключало в ту эпоху конфронтацию с КПСС (а именно этого, безусловно, потребовало бы создание любого нового коммунистического движения).

Но понимая всё это, я остро ощущал (и ощущаю) свою ответственность за то, что в 1991 году ельцинизм не получил гражданского уличного патриотического отпора. Но почему же коммунисты, московские в том числе, не встали на путь такого гражданского народного отпора оголтелым толпам, собираемым очевидными предателями, плотно связанными с иноземным врагом? Только ли потому, что даже лучшие представители позднесоветской номенклатуры были антиподами своих большевистских предшественников во всем, что касается революций, восстаний, уличных протестов, прямого гражданского отпора и прочих норм партийного поведения, начисто стертых из мозга и сердца жесткой централизованной системой («только дернись в сторону — пуля в лоб»).

Только ли потому, что не бунтарей, не уличных вожаков двигали наверх по партийной лестнице, а людей совсем иного, диаметрально противоположного склада и толка. Конечно же, наверх выдвигались отнюдь не только интриганы и карьеристы (хотя и они тоже). Но самые талантливые и нравственные из выдвинувшихся, естественно, выдвигались за счет предъявления иных талантов, нежели те, которые нужны бунтарям. Да и как они должны были бы, попав наверх, тренировать свои «бунтарские мускулы» в условиях брежневского развитого социализма?

Разумеется, эти причины имели огромное, возможно, и решающее значение. Но, размышляя по поводу случившегося в те далекие годы, я пришел к выводу, что были у коммунистов, отказавшихся от организации уличных контрпротестов в 1991 году, и гораздо более серьезные основания.

Коммунистическая партия Китая задействовала армию и спецслужбы для подавления протестов на площади Тяньаньмэнь. Подавление было кровавым. Предположим, что Дэн Сяопин вместо того собрал бы альтернативный митинг на другой площади Пекина. Что произошло бы затем? Столкновение митингующих? Где? Только в Пекине или по всему Китаю? Сколько бы при этом пролилось крови? Ясно, что ее бы пролились не ручьи, а реки. Это называется гражданской войной. Штука сама по себе очень страшная, а в условиях международного враждебного окружения, при наличии ядерного оружия…

Более современный пример. Демарш печально известных Pussi Riot — это нападение на РПЦ, во многом аналогичное кощунствам, осуществлявшимся в 80-е годы по отношению к символам советской веры, советским героям и мученикам, советским ценностям. РПЦ понимает, что тот, кто от таких нападений не защищается, будет уничтожен. Как может защититься РПЦ? Она может: а) обратиться к государству и нарваться на все ответные обвинения (клевреты-трусы, спрятавшиеся за спину чекистов); и б) действовать в режиме самостоятельного гражданского отпора кощунствующим.

Звучит красиво. Но что это значит с практической точки зрения? Сейчас модно стало говорить «а в мечеть эти пуссеньки не пошли!» А почему не пошли? Потому что знали, что нарвутся на гражданское противодействие кощунству.

Какое противодействие? Их просто побьют? Побьют камнями? Изрежут на куски? Разорвут на части?

Власть в это вмешается или не вмешается? Как вмешается? Что будет, если не вмешается?

Нужно внутреннее право для того, чтобы пойти этим путем. Или же безмерный авантюризм. Оставим в покое авантюризм и поговорим о внутреннем праве.

Почему я так остро переживал тогдашнюю свою неготовность выводить на улицы митинги, противодействуя митингующим перестройщикам в режиме гражданского отпора? Потому что отсутствие такого отпора обернулось катастрофой, на фоне которой сетования на ужасы гражданской войны — это слюнявые сантименты. Мельница этой катастрофы перемалывает десятки миллионов жизней. Если не остановить это мельничное колесо, страна исчезнет. Народ окажется под игом самых разных завоевателей и будет в существенной степени истреблен — где-то кроваво, а где-то вполне бескровно, но с еще более изуверской жестокостью.

Гражданская война ужасна. Жаждать ее — безнравственно. Но говорить, что смута или ликвидация в условиях безгосударственности не так страшны, как гражданская война, еще безнравственнее. Внутреннее право на нечто ужасное политик получает тогда и только тогда, когда ему становится очевидно, что любые альтернативы принимаемому решению еще ужаснее. Причем это «еще ужаснее» носит не умозрительный, а вполне конкретный характер.

Будущий президент Таджикистана Рахмонов был директором одного из совхозов в Кулябской области. Только увидев своими глазами, что вытворяют так называемые «вовчики» (таджикские ваххабиты), он согласился возглавить войну «юрчиков» против «вовчиков». Если бы он не увидел своими глазами нечто абсолютно ужасное… если бы не понял, что следует из увиденного с математической непреложностью, то он никогда бы на подобное не решился.

Разгром КПСС и ее запрет не могли не сказаться на возможностях моей организации. Меня раз за разом вызывали на допросы по делу ГКЧП, несмотря на то, что всем было ясно отсутствие какого-либо нашего участия в этом начинании.