Лев Вершинин - Россия против Запада. 1000-летняя война

Впрочем, об этом позже. Главное, что война началась, и началась более чем странно. Польша не потерпела поражения. Польша рухнула. Рухнула непостижимо, фантастически. Германия ведь была еще очень слаба, боеспособность ее пехоты оценивалась как немецкими, так и внешними экспертами как неудовлетворительная, танков было не слишком много, в подавляющем большинстве – легких. В целом, преимущество немцев в живой силе и технике количественно равнялось 1,5:1, а качественно силы были примерно равны (легенды о храбрых гусарах, с саблями наголо атакующих танки, оставим романтикам). Мужество польских бойцов ставить под сомнение смешно. Наконец, Польша располагала сетью первоклассных – еще царских времен – крепостей, что сильно затрудняло жизнь атакующей стороне. И тем не менее Польша посыпалась. Лично я склонен согласиться с исследователями, объясняющими это нижайшим моральным и профессиональным уровнем польского руководства. В самом деле, уже 1 сентября, в первый день войны, Варшаву покинул президент Мосьцицкий (фигура, конечно, номинальная, типа английской королевы, но, как ни крути, символ государства). А всего три дня спустя, 5 сентября, когда немцам до Варшавы было еще пилить и пилить, его примеру последовал премьер и главнокомандующий Рыдз-Смиглы, укрывшийся в Брестской крепости, где имелись великолепно защищенные от бомбежек бункера, но совершенно не было средств связи.

Грех смеяться над такими вещами, но накануне бегства сей герой «чуда на Висле» еще и издал циркуляр, фактически упразднивший польскую армию как единое целое. После чего, между прочим, французы, двинувшие все же войска (без англичан!) на Германию и даже занявшие ряд районов Саара, вновь ушли за «линию Мажино». А 10 сентября, после нескольких дней «брестского сидения», когда Варшава, большинство крепостей и немало полевых подразделений еще сражались и не думали сдаваться, польское правительство во главе с Верховным, потерявшим связь с войсками и дипломатами, вновь бежало – на сей раз в Коломыю, откуда на рассвете 17 сентября эвакуировалось в Румынию. Формально именно эта дата считается днем падения «версальской» Польши, но, думаю, правы авторы, датирующие крах ее как государства 5 сентября. Однако в данном случае вот что важно отметить и подчеркнуть. Польская армия, даже утратив единое руководство, сражалась. И сражалась так упорно, что уже в первые, более чем удачные дни ОКВХ встревожился, а Риббентроп, по поручению Гитлера, 3 сентября намекнул Москве, что, дескать, самое время начинать. Ответ был краток: считаем, что преждевременно. Аналогичный ответ следует и на нервный запрос «Когда же?!», сделанный 10 сентября и подкрепленный угрозой приостановить наступление и заключить мир с Польшей. Больше того, Молотов обращается к польскому послу Гжибовскому с просьбой связать его с Рыдз-Смиглы. Как бы ни трактовать мотивы кремлевской медлительности, Москва явно выжидает. Дает Польше шанс. Вовсе не собираясь (еще один излюбленный тезис профессиональных демократов) «бить в спину». И лишь 17 сентября, когда немецкие отряды действуют уже в глубине «советской» зоны влияния, после известия о переходе польского правительства в Румынию и признания польского посла в отсутствии всякой связи с премьером, части РККА получают приказ перейти границу и взять под контроль территории восточнее Линии Керзона. Что и происходит. Не без сопротивления (польские части не трусливы), но без труда. Причем, как отмечают абсолютно все – вплоть до польских – очевидцы, восторженно встречаемые населением восточных воеводств бывшей Польши.

Спустя две недели выступая по радио, Уинстон Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, отметит: «То, что русские армии должны были встать на этой линии, было совершенно необходимо для безопасности России против нацистской угрозы. Как бы то ни было, эта линия существует, и создан Восточный фронт, который нацистская Германия не осмелится атаковать. Когда господин Риббентроп на прошлой неделе был вызван в Москву, ему пришлось узнать и принять тот факт, что осуществление нацистских планов по отношению к прибалтийским странам и Украине должно быть окончательно остановлено». А всего лишь за день до этого, 31 октября, Молотов, подводя итоги операции, заявил: «Оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем – Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора». Хлесткая фраза эта по сей день поминается как яркий пример изощренного кремлевского цинизма. Увы, профессиональным демократам невдомек, что «молотовский цинизм» всего лишь намек, вполне понятный слушателям, – перефраз знаменитой некогда «фрашки» Пилсудского насчет «искусственно и уродливо созданной Чехословацкой республики». Что ни говори, а Вячеславу Михайловичу трудно отказать в чувстве юмора…

Как-то незаметно, коснувшись Польши и ее обид, из XIX века мы прыгнули в век минувший. Что не предполагалось изначально, но, коль скоро уж случилось, стало быть, не зря. Поскольку, коснувшись «пакта Риббентропа-Молотова», вполне логично закольцевать сюжет, осветив и вопрос об – как любят говорить нынче политики в Кишиневе – «ограблении Румынии». То бишь о возвращении в состав СССР – вслед за Западом Украины и Белоруссии – милого города Кишинев с окрестностями.

Для тех, кто не в курсе. Бессарабская губерния, небольшой, пестро заселенный (молдаване, русские, включая будущих украинцев, евреи, немцы, гагаузы) треугольник, включающий в себя междуречье Прута и Днестра. А также Буджак – клочок земли в устье Дуная, доставшийся России по итогам двух войн с Турцией. В Империи считалась одним из самых бедных, отсталых и дотационных регионов. Однако, известное дело, и пейзанки чувствительно любить умеют, под сению дерев пляша. К началу XX века какая-то своя интеллигенция имелась и там. Так что вскоре после отречения государя в Кишиневе, как и на других национальных окраинах, началась бурная политическая жизнь, многократно усилившаяся после событий 24–25 октября. Советы, до тех пор – сравнительно с другими местностями – относительно тихие, воспрянули духом, признали случившееся с огромным воодушевлением и заявили претензии на власть в крае. С чем, разумеется, не могли смириться политически осмысленные интеллигенты. 21 ноября (4 декабря) 1917 года на «военно-молдавском» съезде (что бы ни значило это странное название) представители местных ячеек общероссийских партий сформировали «высший краевой орган власти» – Сфатул Цэрий (Совет Земли), нечто вроде временного парламента. Сей орган первым делом объявил о создании «автономной демократической республики в составе России», после краткой дискуссии назвав ее не «Бессарабской», как предлагалось, но аж «Молдавской». Согласно официальному объяснению, «из уважения к численно преобладающему народу». И быстро получили от Петросовета и Совета Народных Комиссаров, во главе с Ульяновым-Лениным, признание новой автономии, после чего 7 декабря Сфатул Цэрий сформировал Совет Генеральных Директоров, назначил уездных комиссаров, заявил о формирования армии. Однако реальных сил у этой говорильни не было, а Советы, уже имеющие Красную Гвардию и приступившие к разделу «боярских» усадеб между крестьянами, хотя и не проявляли враждебности, но на все попытки Сфатул Цэрий проявлять инициативу отвечали в стиле «А ты кто такой?». Аккерманский уезд вообще предпочел, заявив, что «молдаванам доверия нет», уйти под власть возникшей тогда же Одесской Советской Республики, созданной « Румчеродом» (рабоче-солдатским комитетом под руководством большевиков).