Яков Рабкин - Что такое государство Израиль?

В XIX веке евреи России жили в основном в пределах черты оседлости* под управлением бездушного и продажного бюрократического аппарата. Ограничения и преследования со стороны властей вызывали у большинства из них гнев и нетерпение. Царское правительство неоднократно издавало законы, направленные на вовлечение евреев в жизнь страны, но большинство обременительных и оскорбительных ограничений продолжали действовать. В то же время параллельно русификации появились новые возможности для получения образования: к 1880-му году число евреев среди студентов российских университетов превышало число воспитанников ешив [216]. Однако в 1881 году со смертью царя Александра II от рук террористов закончилась и эпоха либерализма. По Российской империи впервые за многие годы прокатилась волна погромов.

Царский режим держал большинство евреев в черте оседлости, в стороне от манящих центров русской культуры, поэтому секуляризация русских иудеев не сопровождалась массовой ассимиляцией. Отказавшись от приверженности Торе, это отошедшее от религии еврейство выработало «протонациональный характер и национальное сознание» [217], ибо обладали по крайней мере двумя атрибутами «нормальной» нации: общая территория (черта оседлости) и общий язык (идиш). Сионизм был одним из движений национального возрождения, схожим с течениями, возникающими по всей Европе – например, среди финнов, литовцев, поляков и чехов. В конце XIX века, когда евреев России захлестнула волна секуляризации, успеху сионизма также способствовал возникший тогда расовый антисемитизм, трагические последствия которого наложили свой отпечаток на отношение евреев к идее построения нового общества в Палестине. Развивавшийся в такой тяжелой атмосфере сионизм был далек от идеалов, вдохновивших отцов-основателей. Журналисты лондонской газеты «Джуиш Кроникл» («Jewish Chronicle»), с осторожностью приветствовавшие планы колонизации Палестины, писали: «…в Святую землю нас приведет не процветание, а гонение» [218].

Хотя в период с 1881 по 1914 годы из Российской империи в Палестину отправилось лишь 55 000 эмигрантов-евреев (против 2 217 000, уехавших в Северную Америку) [219], именно они составили костяк сионистского актива. Несмотря на решимость отречься от прошлого, деятели-сионисты не смогли оставить своих корней и воспроизвели в новой стране культурные и политические реалии Восточной Европы.

Основной движущей силой сионизма в России были «маскилим»* – последователи Хаскалы. Нередко это были бывшие студенты ешив. Они имели определенные представления о европейской культуре, но, как правило, не получили систематического европейского образования. Некоторые из маскилим выучили иврит и стали свысока смотреть на родной идиш. В отличие от западных евреев, они живо интересовались преобразованием общества, обличали экономическую несправедливость и резко критиковали еврейские общинные учреждения своего времени. В первые десятилетия существования сионизма в нем преобладали идеи радикального идеализма. Немало поспособствовали обращению еврейской молодежи к идеям этнического национализма и погромы конца XIX века.

Российские евреи отреагировали на погромы по-разному. Верные традиции евреи, озабоченные судьбой своих семей, искали выход в эмиграции в Соединенные Штаты. Однако многие обрусевшие евреи, проникшиеся европейскими идеями, не могли удовлетвориться индивидуальным решением; вслед за царским правительством они заговорили о всеобщем «еврейском вопросе» и, подобно Герцлю и Марксу, искали его широкомасштабного решения.

Шок, гнев и разочарование, вызванные погромами, привели многих евреев в ряды общероссийских радикальных партий, члены которых не гнушались применять насилие [220]. Одновременно создавались и еврейские радикальные партии (в том числе социалистический Бунд*, группы самообороны и разные сионистские партии). На фоне захлестнувших революционные круги в России во второй половине XIX века [221]и ставших господствующими идей нигилизма и пренебрежения человеческой жизнью прокатилась волна террористических актов, последствия которых ощущаются и по сей день.

В то время как другие еврейские общины мира оставались верными принципу отказа от насилия и даже не помышляли о каких-либо вооруженных действиях против населения стран, где они проживали, в России этот принцип ослабевал по мере того, как все большее число евреев открывало для себя возможность бороться за свои идеи с оружием в руках. Многие российские евреи поддерживали радикальные политические партии, по определению незаконные. Революционное насилие было логичным выбором в ситуации, когда евреи оставались в основном вне общества, а любая политическая деятельность – по крайней мере, до революции 1905 года, – была запрещена. Самодержавие просто подталкивало евреев к политическому экстремизму – во всяком случае, тех, кто, в отличие от своих отцов, не воспринимали испытания как стимул к моральному самосовершенствованию.

Среди еврейского населения Российской империи, пережившего погромы, возникло острое чувство незащищенности. Страх насильственной смерти резко усилился после волнений 1881 года, а затем, поколение спустя (после Кишиневской бойни в 1903 году), появился безотчетный страх перед соседом-христианином, который в любой момент мог стать убийцей, насильником или грабителем. В отличие от реакции на более жестокие и кровавые погромы на Украине в середине XVII века, насилие, которому подверглись евреи в конце «столетия прогресса», не имело никакого религиозного значения для растущего слоя отошедших от иудейства евреев. Евреи, порвавшие связи с Торой, отреагировали на погромы совершенно иначе. Вместо того чтобы бежать от насилия, пересмотреть свое поведение и предаться покаянию, как того требовала еврейская традиция, они заявляли о попранной гордости и призывали к сопротивлению. В черте оседлости стали появляться отряды самообороны, состоявшие в основном из членов рабочего движения «Бунд».

Сионизм «вырос» из чувства стыда и оскорбленного достоинства. Сионист русского происхождения признавался: «Неприятие Изгнания… трансформировалось в ненависть! Я ненавижу его, как ненавидят стыдное физическое уродство, ради избавления от которого можно пожертвовать даже жизнью» [222]. Мотив гордости обрел новое звучание. В то время как иудейство, подобно другим религиям, видит в гордости порок, светские евреи стремились обрести ее любой ценой. Героическая романтика, столь чуждая традиционному еврейскому мироощущению, быстро нашла благодатную почву в кругах этих «новых евреев». Примером такого увлечения можно считать идею Герцля о легализации в предвиденном им еврейском государстве дуэли – высшего проявления чести и благородства. Для вдохновлённых европейскими примерами сионистов респектабельность означала политическую независимость и наличие собственной армии. Сионизм подпитывался не страданиями евреев от погромов, а унижением отвергнутого претендента – того, чьи надежды вписаться в российское общество эти погромы повергли в прах.