Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

Не поднимая головы, осуждал «штурмовщину», «слабую исполнительскую дисциплину», «отсутствие порядка» в атомной энергетике. Эти заклинания были привычными, дежурными, которые, как гладкие морские камушки, передвигаются туда-обратно во время морских приливов и отливов. О реальной безопасности АЭС Черненко, поскольку ему об этом не написали, естественно, ничего не сказал.

В постановлении, принятом политбюро, министры Величко В.М., Майорец А.И., Шкабардня М.С. «обязывались устранить серьезные недостатки в производстве оборудования, контроля, надежности, увеличении ресурсов работы техники, хранении и регенерации ядерного топлива» {965}.

Казенное решение инициировало и казенное к нему отношение. Ядерная опасность, напомнившая вскоре о себе смертельным дыханием Чернобыля, не была прочувствована высшими руководителями ни на рациональном, ни на эмоциональном уровнях. Нафаршированная ядерными объектами страна, ее руководители далеко не адекватно реагировали на грозные вызовы, рожденные проникновением человека в тайны физического бытия.

Больной, буквально разваливающийся Черненко все еще пытался появляться на людях и даже выступать на некоторых форумах. Летом 1984 года я сам видел, как «выступает» генсек. В Большом Кремлевском дворце проходило Всеармейское совещание комсомольских работников. Мне «по положению» заместителя начальника Главного политического управления армии довелось сидеть в президиуме совещания. После докладов, отчетов молодежных армейских работников к трибуне с трудом спустился Черненко. Пятнадцатиминутную речь произнес так, что было совершенно трудно понять ее смысл. Через каждые две-три минуты замолкал, вытирал лоб, манипулировал баллончиком, доставая из кармана, направлял его в рот, задыхался…

Все сидели подавленные, низко опустив головы. Я видел почти умирающего на людях человека, «выступающего» с трибуны. После речи генсека сразу же объявили перерыв и предложили пройти в Георгиевский зал для фотографирования с генеральным секретарем. Эти 100–120 метров Черненко шел минут двадцать, поминутно останавливаясь. Со всех сторон ему что-то говорили сопровождавшие, с целью создать впечатление, будто он останавливается не из-за немощи, а для разговора, беседы. Иногда генсек мучительно улыбался, поворачивая голову то вправо, то влево, с трудом, видимо, соображая, куда его ведут, зачем все это, что ему говорят люди в военных мундирах…

В октябре 1984 года он еще раз рискнул, по-моему, в последний раз выступить с публичной речью. Здесь его подвигла на заключительное «самосожжение» сама идея Всесоюзного совещания. В Москву были вызваны представители народных контролеров, которых, как заявил сам Черненко, в стране 10 миллионов! Поистине ленинская идея всеобщего, тотального контроля достигла уродливого апогея в своей материализации. Контролировали все и всех, а страна жила все хуже и хуже, подтверждая глубокую историческую ошибочность ленинского тезиса: «Учет и контроль – вот главнаяэкономическая задача» {966}.

Не в производстве, не в использовании в нем достижений научно-технического прогресса, не во внедрении новых прогрессивныхтехнологий, а именно в контроле с ленинских времен большевики видели ключ решения всех экономических проблем. Такой подход абсурден. Но ведь и Горбачев, став генсеком, начал с «государственной приемки», то есть введения еще одного дополнительного слоя в бесчисленную и без того армию контролеров.

«Надо, – заявил Черненко на совещании, – чтобы народным контролером сознавал себя каждый – заметьте, каждый – советский человек, чтобы он мыслил и действовал сообразно этой высокой гражданской должности» {967}. Каждый – контролер…

Отбирательный, делительный, контрольный социальные рефлексы, без которых трудно представить советскую действительность, советский менталитет руководителей. Черненко в эти реалии не внес ничего нового: он просто продолжал созданное и накопленное большевиками. Возможно, идеи о «народном контроле» с особой силой выражали мироощущение генерального секретаря. Ведь эта личность была целиком вторичной. Он старался повторять, подражать, копировать, следовать во всем опыту своих предшественников. Например, ему понравился способ общения с коллегами: постановка перед ними проблем, обращение к ним с бесчисленными аналитическими записками, как это делал, в основном вынужденно, Андропов. Черненко также, особенно со второй половины своего правления, стал озадачивать «соратников» бесконечными записками, которые непрерывно готовили ему помощники, референты, отделы ЦК. Правда, по глубине, уровню анализа они заметно уступали подобным же документам его предшественника.

За подписью генсека члены партийной коллегии получили записку о необходимости награждения активных участников Великой Отечественной войны; затем еще записку о важности ускорения научно-технического прогресса и совершенствования управления экономикой. Тут же помощники подготовили от имени Черненко очередную записку о вопросах кадровой политики; потом о подготовке очередного, XXVII съезда КПСС, который генсек хотел именовать «съездом реалистов и новаторов» {968}. Были и еще записки… Целый калейдоскоп.

Их затем обсуждали на заседаниях политбюро, «целиком и полностью одобряли», поручали соответствующим отделам (часто в этих отделах они и готовились) их материальную реализацию. Вязкая рутина традиционных партийных методов создавала видимость попыток эффективного управления гигантской системой. Принимались планы, постановления, программы, выделялись новые ассигнования, а продуктивность производства снижалась, сокращался валовой продукт, стагнация экономики была на грани перехода к тяжелому кризису.

Генеральный секретарь к девяти часам утра (если не оказывался в руках врачей) с удовольствием поднимался в лифте в свой кабинет, коротко выслушивал помощников о предстоящем расписании на день и подвигал к себе высокую стопку бумаг. Это было его любимое занятие – читать деловые, политические, разведывательные бумаги, послания, донесения, отчеты. В день он рассматривал теперь лишь по 50–60 документов.

…Вот проект ответа канцлеру Колю о его просьбе помиловать главного военного национального преступника Гесса.

Ответ в Бонн через совпосла. «Сообщите. Вопрос рассмотрен. Советская сторона по-прежнему не видит никаких оснований для освобождения Гесса» {969}.

Черненко с явным удовольствием ставит подпись на ответе Колю. Вообще, как он говорил недавно группе ветеранов, «надо не давать забывать на Западе, что мы победители…».

…А вот Громыко, Чебриков и Рекунков пишут, что Сахаров обратился за разрешением для выезда в Италию на лечение. Бдительные авторы записки напоминают: еще раньше было принято решение не разрешать, а Боннер, его жена, была там в 75, 77, 79-м годах. Грозят голодовкой? Ну и что? Кормить искусственно… Предупредить жену Сахарова, что если она не прекратит своих провокационных действий, то против нее будет возбуждено дело по статье 190 1УК РСФСР (порочение советского строя)… {970}