Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

Прижатый обстоятельствами вызванной большевиками экономической катастрофы к стене, Ленин вынужден был согласиться на новую экономическую политику. И это мы называли блестящим примером революционной диалектики! Этак любую неудачу, преступление, провал можно оправдывать диалектикой…

Еще в апреле 1917 года Ленин утверждал, что никакого сепаратного мира с Германией быть не может, а через полгода это стало сутью внешней политики большевиков. Это не «диалектика» и не «новые обстоятельства», а манипулирование принципами, как это было и в отношении Учредительного собрания, союза с эсерами, свободы печати, отношений с союзниками России. Это придавало в значительной мере импульсивный характер политике большевиков, молившихся лишь одной «ценности» – завоеванию и сохранению власти.

В 1922 году большевики объявили политику примирения в Туркестане, гарантируя жизнь и свободу сдавшимся добровольно руководителям антиправительственных сил. Однако ленинское политбюро следом принимает 6 июня 1922 года решение, которым Средне-Азиатское бюро ЦК «не должно выпускать из рук главарей-басмачей и немедленно передать их суду Ревтрибунала, имея в виду применение высшей меры наказания» {290}. Так было и с добровольно сдавшимися белыми офицерами в Крыму, казаками на Дону, матросами в Кронштадте. Диалектика…

Ленинская «диалектика» – это не только анализ антиномий высоких социальных материй, но и беспримерная политическая жестокость. «Революционная диалектика» оправдывала коварство, беспощадность, непримиримость, если это было в интересах большевистской власти. Хотя сам Ленин, будучи апологетом жестокой философии, был трусливым человеком, что, кстати, в жизни встречается часто. Как пишет Р. Пайпс, «оборотной стороной жестокости Ленина была трусость» {291}. Доказательством тому – множество фактов. Он никогда не выезжал на фронт, не возглавлял демонстраций и шествий против царизма, при любой опасности был готов бежать за границу. Полтора десятка лет, проведенных за рубежом, – не результат преследований, а боязнь «осложнений» на родине. Как писала Т. Алексинская, она лично видела, как Ленин летом 1906 года быстро, панически ретировался с митинга, когда прошел слух, что есть опасность облавы {292}.

Ленинизм немыслим без террора. Вождь русской революции, внешне мягкий, даже добродушный, решительно выступил против отмены смертной казни, обещанной большевиками. И хотя формально отмена была произведена в послеоктябрьские годы, в большевистских судах, как правило, была одна мера наказания – расстрел.

Троцкий вспоминал, как Ленин, узнав об отмене смертной казни, бурно негодовал:

– Вздор. Как же можно совершить революцию без расстрелов?.. Какие еще есть меры репрессии? Тюремное заключение? Кто ему придает значение во время гражданской войны, когда каждая сторона надеется победить?

Ленина утешали: мол, смертная казнь отменена только для дезертиров. Все было напрасно. Он настойчиво твердил: ошибка, недопустимая слабость, пацифистская иллюзия…

Порешили на том, что если нужно, то «лучше всего просто прибегнуть к расстрелу, когда станет ясным, что другого выхода нет». На том и остановились {293}.

Ущербность ленинизма не только в том, что он поощрял террор. Главное выражается в жестокости самой философии ленинизма.

Лидер большевиков считал возможным отправить на Северный Кавказ членам Реввоенсовета фронта И.Т. Смилге и Г.К. Орджоникидзе в феврале 1920 года такую, например, телеграмму: «Нам до зарезу нужна нефть, обдумайте манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут нефть и нефтяные промыслы, и, наоборот, даруем жизнь всем, если Майкоп и особенно Грозный передадут в целости» {294}.

Какие слова: «перережем всех», «даруем жизнь»… Слова и слог, достойные феодала раннего средневековья. Таков стиль Ленина, который он усвоил сразу же после переворота.

В записке, также связанной с нефтью, Ленин пишет, чтобы члену Главного нефтяного комитета СМ. Тер-Габриэляну сообщили его, главы советского правительства, указание: «Можете ли Вы еще передать Теру, чтобы он все приготовил для сожжения Баку полностью, в случае нашествия, и чтобы печатно объявил это в Баку» {295}.

Человек, внутренне не готовый к массовым жестокостям («сожжение Баку…»), не мог бы отдавать таких указаний. Если собрать все подобные директивы вождя, получится антология бесчеловечности, равной которой едва ли можно найти. Еще раз повторюсь: террор родился не из «реалий гражданской войны» и «неповторимых обстоятельств», как любят говорить «защитники» Ленина, а из предельно жестокой философии ленинизма. Эта страшная печать античеловечности останется навсегда позорной метой на явлении, называемом ленинизмом.

Ленинизм – это проповедь тотального контроля: за производством и потреблением, школой и печатью, мыслями людей. Никому и никогда в истории не удавалось создать столь всеобъемлющий контроль за самыми разными сферами человеческой жизни. Для Ленина это было едва ли не главной чертой, сутью его мироощущения. В своей знаменитой статье, которую советские люди, в соответствии с указаниями свыше, в разных формах политической учебы настойчиво штудировали, Ленин написал: «Богатые и жулики, это – две стороны одной медали, это – два главных разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это – главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно».

Как осуществлять этот контроль за «паразитами»? Ленин конкретен: «В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы… В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом – расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве…» {296}Хорош «теоретик», додумавшийся расстреливать одного из десяти, словно рядовой каратель! А мы всю эту бесчеловечную мерзость читали без ропота…

А чтобы действовать против богатых и жуликов без промедления, по предложению Ленина 14 мая 1921 года на заседании политбюро принимают решение «О расширении прав ВЧК в отношении применения высшей меры наказания» {297}.

И раньше ленинское карательное детище не очень заботилось о соблюдении законов (которых фактически не было), руководствовалось «революционной совестью», а теперь ночной треск выстрелов в подвалах ВЧК стал еще более интенсивным. Ленин мог быть доволен: контроль за «богачами и жуликами» после этого памятного решения политбюро стал еще более действенным.