Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

Партия, по словам Сталина, являвшаяся «орудием пролетарской диктатуры» {349}, под неумолимым напором глубинных общечеловеческих факторов была вынуждена уже после смерти диктатора внести уточнение в соотношение первого вождя и его продолжателя. Но сделано это было с целью пожертвовать учеником и сохранить учителя. В докладе 25 февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда КПСС Н.С. Хрущев беспощадно развенчал «ученика», сведя все его прегрешения к «культу личности». А «учитель» еще больше воссиял, будучи между тем личностной первоосновой всех бед великого народа в XX веке.

С тех пор более трех десятилетий всеми генсеками продолжалась сизифова работа по «восстановлению ленинских принципов» {350}, по возвращению «назад, к Ленину». Но «учитель» и «ученик» стоили друг друга. Именно они были последовательными проводниками самой жесткой ортодоксальной линии большевизма, при которой обожествлялись высшая цель и вождь, к ней ведущий. Партия же была орудием, а человек лишь механическим средством социального движения.

Благодаря Ленину человечество воочию убедилось, что коммунизм – великая Утопия. Это путь в Никуда. Но теперь без этой утопии нельзя представить XX век. Тем более что Система, созданная «учеником» и «учителем», оказалась бесчеловечной и нереформируемой.

Сталин обладал таким же большевизмом души, как и его «учитель». Он стал наиболее ярким выразителем ленинских догм в действии.

Человек, личность, индивид – по отношению к ним ленинизм (в том числе и в форме сталинизма) проявил себя в высшей степени бесчеловечно. Это не просто ахиллесова пята большевизма, но и одна из важнейших его сущностных черт.

Сталин, как «Ленин сегодня», подобно «отцу-основателю» большевизма, мыслил категориями классов и масс, не снисходя до отдельного «простого» человека, опускаясь в своем революционном прагматизме лишь до понятия «кадры». Хотя общих рассуждений о «рядовом коммунисте», «рабочем», «бедняке-крестьянине» в ленинизме (сталинизме) предостаточно. Приглядевшись, видишь, все это – строительный материал для созданного в сознании вождей эфемерного храма коммунизма.

Весь путь Ленина и Сталина, большевистской партии вымощен костями многих миллионов людей, ввергнутых их революционной волей и практикой из войны империалистической в войну гражданскую. Затем в грандиозные по масштабам кампании индустриализации и коллективизации, для чего пришлось вновь развязать кровавую войну против собственного народа. Счет шел на тысячи и миллионы. Отдельный человек (кроме руководителей, деятелей культуры, военачальников, «врагов народа») Сталина интересовал лишь как объект для демагогии, пропаганды, демонстрации своего «человеколюбия».

Выступая 4 мая 1935 года в Кремле на выпуске слушателей военных академий, Сталин завел речь о том, что «у нас не научились еще ценить людей, ценить работников, ценить кадры». Он вспомнил случай во время своей сибирской ссылки. В половодье крестьяне ушли ловить лес, унесенный разбушевавшейся рекой.

«…К вечеру вернулись они в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, они равнодушно ответили, что «тридцатый остался там… утонул, стало быть». И тут же один из них начал торопиться куда-то, заявив, что «надо бы пойти кобылу напоить».

На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, один из них ответил при общем одобрении остальных: «Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу… попробуй-ка сделать кобылу…» {351}

Пример, приведенный Сталиным, дал ему повод заявить: «…Из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решительным капиталом являются люди» {352}. Сталин вроде бы забыл, что только-только закончилось безумие коллективизации, изломавшее судьбу 9,5 миллиона человек. Более трети от этого числа были расстреляны, замучены, сгинули на этапе, умерли в стылой Сибири и на бескрайнем Севере. «Ценный капитал» при «руководящем» участии Сталина закапывался в безвестные и бесчисленные могилы…

Сталин считал миллионами. Отдельный человек был для него, для большевиков лишь бездушной статистической единицей. Еще 28 марта 1924 года для «срочного» и безотлагательного рассмотрения судеб этих «единиц», из коих складывался «самый ценный капитал», были созданы Особые совещания при ОГПУ в составе трех человек.

Сталин, занимаясь «массой», «классами», конечно, не видел «ценности» в таких людях, как Мартемьян Никитич Рютин. Большевик, называвший себя «интеллигентным пролетарием». А этот ленинец, наивно боровшийся за «чистоту» идеалов большевизма, усматривал в диктатуре Сталина смертельную угрозу «пролетарским принципам». Сталин несколько раз имел возможность видеть и критиковать этого секретаря Краснопресненского райкома партии, который проявлял, по словам генсека, «примиренчество» к «врагам партии». Начались проработки, аресты, лагеря, закончившиеся 10 января 1937 года заседанием военной коллегии Верховного суда СССР, приговорившей Рютина к высшей мере наказания. В тот же день человек, пожелавший иметь свое мнение о партии, ее политике и верховном руководителе ВКП(б), был расстрелян {353}. Сталинский серп не занимался только одиноким стеблем. В бессчетной массе несчастных погибли жена Рютина и два его сына.

Даже «самый ценный капитал», заклейменный тавром «врагов народа», подлежал безжалостному уничтожению. Так было до последних дней жизни Сталина.

Сталинская система – это гигантский лагерь, где «личностью» имела право быть лишь одна персона – верховный вождь.

Такую систему еще накануне Второй мировой войны некоторые проницательные писатели и ученые стали называть тоталитарной, имея в виду всеобъемлющий контроль власти над всеми сферами человеческого бытия [7]. В конце 30-х годов и значительно позже появились книги, словно копирующие, зеркально отражающие жизнь советской России и фашистской Германии. Это работы Евгения Замятина, Артура Кестлера, Олдоса Хаксли и особенно Джорджа Оруэлла.

Глубоко мыслящие люди напряженно и тревожно всматривались в страну-казарму, страну-концлагерь. Это не просто было вначале увидеть. За кумачом революционных праздников и факельных шествий, всевластия секретарей и фюреров, лозунгов о «мировой революции» и «мировом господстве» просматривалось нечто зловещее – милитаризованные государственные машины, где могла себя чувствовать относительно спокойно только одна личность.

Сталин в СССР формировал систему, в фундаменте которой находились: безгрешная, универсальная, «единственно истинная» идеология; партия – огосударствленный орден с легионами бюрократов; единственный и всесильный вождь, почти земное божество; огромная военная машина; тотальный политический сыск с его «карательными органами». В этом обществе было все… кроме свободы человека, личности. Аморфную, обезличенную толпу облачили в единое идеологическое одеяние, духовную униформу, сделав ее послушным орудием достижения утопических целей. Самое страшное: многие, очень многие верили в эти идеалы.