Владлен Логинов - Союз можно было сохранить

Бурбулис был политически инициативен. Я помню, что именно он поставил перед нами вопрос: а вы согласитесь подписать, что СССР как геополитическая реальность (я помню, что “геополитическая реальность” – его слова) распался или прекратил свое существование?

Вечером мы для начала договорились концептуально: осознаем опасность неконтролируемого развала СССР, вправе констатировать, что СССР распался, должны сделать все, чтобы сохранить военную связку. Мы осознали, что распадается ядерная держава и каждое из государств, принимающих участие во встрече, имеет на своей территории ядерное оружие… Мы сошлись на том, что это нужно оформить официальным документом, и дали поручения рабочей группе, в которую входили представители от каждой стороны.

И было сказано: за ночь – сделать.

Последний вечер . А наша шестерка, дав задание рабочей группе, отправилась в баню. Я впервые был в этой резиденции. Надо отдать должное нашему правительству, оно все подготовило по самому высшему разряду. Мне оставалось делать вид, что я тут хозяин и я всех приглашаю… В бане нас было больше, чем шестеро. С Борисом Николаевичем, например, были люди из его охраны. Но разговоры мы вели “банной шестеркой”.

Хотя наутро нам нужно было решать судьбу страны, у меня чувства величественности события не было. Ведь еще совсем недавно я был простым проректором, но и проректором-то не хотел быть, меня больше тянуло к преподавательской, исследовательской работе. Правда, и в институте у меня было хобби: я очень любил делать такие прикладные договоры.

Должен сказать, что чувства судьбоносности момента не было ни у кого из шестерки, кроме, пожалуй, Бурбулиса”.

Рассказывает Вячеслав Кебич( в 1991 году – председатель Совета Министров Белорусской ССР ): “В то время Кравчук и Ельцин не дружили. Поэтому в Вискули летели на разных самолетах. Я сопровождал Ельцина, а Шушкевич – Кравчука. Прежде всего их надо было помирить. Когда прибыли, Кравчук с премьером Фокиным пошли на охоту. Потом провели ужин, ужин затянулся…

Во время работы над Соглашением, когда получалось сформулировать особенно сильную фразу, мне давали задание: иди налей по рюмке шампанского. Крепленые и крепкие напитки, когда мы работали, вообще не употребляли. Только потом, когда уже все закончилось…

Российская сторона занималась только теми параграфами, которые имели политические цели. Их не волновало, что мы напишем по экономическим вопросам. Поэтому экономическую часть создавали мы с Фокиным…

Больше всего обсуждалась судьба президента Горбачева, как быть с государствами, которые не участвуют в совещании, схема внешнеполитической деятельности и схема обороны страны.

Никогда не вставал вопрос о том, что у нас, например, разорвутся связи между заводами. Нам казалось, что это навечно, незыблемо… Соглашение было для нас больше политическим заявлением. В этом отношении мы оказались обманутыми… российской стороной. Ведь мы были возмущены поведением Горбачева и готовы были черт-те знает что подписать, лишь бы только от него избавиться”.

Борис Ельцин:“Беловежская встреча проходила в обстановке секретности, резиденцию даже охраняло особое спецподразделение. Из-за этой сверхсекретности порой возникали неожиданные ситуации. Например, вдруг выяснилось, что в резиденции нет ксерокса. Для того чтобы получить копию документа, его каждый раз приходилось пропускать через два телефакса”. Ельцин Б.Н. Записки президента. – М.: Издательство “Огонек”, 1994.

Из беседы писателя Николая Ивановас Евгенией Патейчук:

“Прибывшие в Вискули гости, возможно, в самом деле не собирались ничего подписывать. Планировалось лишь встретиться, переговорить тет-а-тет (в смысле без М.Горбачева) и выработать единую стратегию поведения… Иначе уж о чем, о чем, а о пишущей машинке, флажках и авторучках позаботились бы… Евгению Андреевну Патейчук, секретаря С.С.Балюка, отыскали дома, в селе Каменюки – она в ожидании гостей собирала праздничный стол: отмечался юбилей мужа.

“Вас просит срочно приехать директор заповедника, надо отпечатать один документ”, – сказал главный лесничий, приехавший к ней на уазике.

Много разных срочных бумаг приходилось готовить за долгие годы Евгении Андреевне. Но тут времени и причесаться не дали – набросила шапку, пальто – и в машину. Заехали лишь в заповедник, взяли с собой электрическую “Оптиму” (ныне она, как последняя реликвия Советского Союза, хранится у автора этих строк), бумаги, копирку – и в Вискули.

А там… “А там десятки охранников, знакомые по телевизору лица. Меня завели в боковую комнатушку и приказали ждать. А я ведь непричесанная. Так и пришлось просидеть несколько часов в шапке… Нервничала: гости дома собираются, а где хозяйка – никто не знает. Попыталась пройти к телефону – они оказались отключены”.

Первым к ней подошел московский комитетчик. Улыбнулся: “Ну что, теперь вы по всем Каменюкам будете рассказывать, что здесь печатали…”

Взорвалась: “Если бы я была такая разговорчивая, то, наверное, меня не пригласили ли бы”. Первые листочки, которые принес ей Г.Бурбулис, повергли ее в шок: СССР распадается. “Вам лучше диктовать или сами разберетесь в почерке?” – полюбопытствовал Геннадий Эдуардович.

Ошибку сделала в первом же слове “Договор” – пальцы не слушались…”

Вспоминает Б.Н.Ельцин:

“…Мне показалось, что Шушкевич представлял себе эту встречу несколько иначе, более раздумчивой, спокойной. Он предлагал поохотиться, походить по лесу. Но было не до прогулок. Мы работали как заведенные, в эмоциональном, приподнятом настроении.

Напряжение встречи усиливалось с каждой минутой. С нашей стороны над документами работали Бурбулис, Шахрай, Гайдар, Козырев, Илюшин. Была проделана гигантская работа над концепцией, формулами нового, Беловежского договора, и было ясно, что все эти соглашения надо подписывать здесь же, не откладывая.

…Глядя на внешне спокойные, но все-таки очень напряженные, даже возбужденные лица Кравчука и Шушкевича, я не мог не понимать, что мы всерьез и, пожалуй, навсегда “отпускаем” Украину с Белоруссией, предоставляя им закрепленный самим текстом договора равный статус с Россией.

…Пробил последний час советской империи.

Я понимал, что меня будут обвинять в том, что я свожу счеты с Горбачевым. Что сепаратное соглашение – лишь средство устранения его от власти. Я знал, что теперь эти обвинения будут звучать на протяжении всей моей жизни. Поэтому решение было вдвойне тяжелым. Помимо политической ответственности, предстояло принять еще и моральную.