Юлия Латынина - Русский булочник. Очерки либерал-прагматика (сборник)

Удивительно — но и в современном мире перед демократиями стоят все те же самые проблемы, что в античной Греции и средневековой Италии. Природа человеческая не меняется, и чем более богаты граждане, тем более их образ правления устойчив; чем больше нищих имеют право голоса, тем больше шанс передела собственности и прихода к власти диктатора.

Пожалуй, мало какое из утверждений является так очевидно, так наглядно ложным, как утверждение о «демократии, разрешающей все проблемы».

Не все и не везде.

Есть США, которые в современном мире являются тем же, чем Афины были для Греции — примером работающей демократии. Кстати, США — бывшая колония Великобритании. Есть работающая демократия в Индии. Кстати, Индия бывшая колония Англии. Есть работающая демократия в Австралии. Австралия тоже бывшая колония Англии. Есть работающая демократия в Канаде. Канада тоже бывшая колония Англии.

Однако если в бывших колониях Великобритании демократия работает очень неплохо, то о бывших колониях Испании этого не скажешь. Демократия в Латинской Америке развивается большею частью не лучше, чем в Кассандрее при тиране Аполлодоре или во Флоренции времен восстания чомпи.

Нищий народ Венесуэлы голосует за полубезумного Уго Чавеса, а нищий народ Боливии — за полубезумного же Эво Моралеса. В Латинской Америке наибольших успехов добивались те страны, которые — как, например, Чили под руководством Пиночета — от демократии на некоторое время отказывались.

Любого человека, пересекающего границу между Боливией и Чили, поразит контраст: с одной стороны — совершенно нищая Боливия, Ла Паз, состоящий из драных лачуг, прячущихся за мощными заборами, повсюду вместо коммерческой рекламы лозунги: «Pongamos Bolivia a trabahar», «Gas nunca mas privatizado» [16] В вольном переводе: «Слава труду!», «Газпром — национальное достояние» и «Вон оранжевую заразу!». Fuera USaid», отдельные кварталы с частной охраной, предназначенные для чиновников и полиции, и огромная очередь на единственном бульваре в центре города, по которому не опасно ходить днем. Это очередь местных боливийских чомпи, приехавших, чтобы получить документы и иметь возможность проголосовать на новых выборах за доброго Эво Моралеса, который дает фактически каждому боливийцу 200 боливианов, — где-то 70 дол. С другой стороны — Сантьяго-де-Чили, один из самых красивых городов мира, похожий на Нью-Йорк, в котором новые сверкающие небоскребы разнесены друг от друга, и расстояние между ними заполнены зеленью и солнцем, и привратник в роскошном Ritz , который, качая головой, говорит: «Пиночет — это было плохо. Пиночет отнял у нас свободу».

Еще хуже обстоит дело в Африке — даже в бывших британских колониях. Выборы порой начинаются с ритуальных убийств (В Сьерра-Леоне и Габоне полиция не раз фиксировала случаи, когда кандидаты приносят человеческие жертвы, чтобы заручиться поддержкой духов), а кончаются приходом к власти людоедов. Когда Зимбабве была колонией Великобритании, ее ВВП был меньше британского в 7 раз; сейчас он меньше в 27 раз. Сложно ожидать от племен, не сложившихся еще в нации, что они будут более сознательными, нежели флорентийские ciompi или афинский охлос.

Наоборот, режимы Южной Кореи, Гонконга, Сингапура, а теперь и Китая показывают фантастические темпы роста. При этом китайский рост обеспечивается именно отсутствием демократии. Если ее ввести, то полмиллиарда нищих китайских крестьян проголосуют за нового Мао, и в Китае станет как в Габоне.

Такой же парадокс на Ближнем Востоке: наилучшие экономические результаты показывают не те страны, где в 60-х произошли народные революции, а те, в которых сохранились наследственные монархии. Дубай управляется эмиром Аль-Мактумом куда лучше, чем ливийская Джамахирия — полковником Каддафи.

Образцом демократии, уважения к правам человека и общечеловеческим ценностям в настоящий момент является Европа.

При этом европейские политики, взирающие на все остальное человечество, включая США, с высоты своего неколебимого морального превосходства дают понять, что именно демократические ценности и сделали Европу первой в мире. Это, мягко говоря, удивительное утверждение. Когда Европа начала покорять мир, ей правил вовсе не Якоб де Артевельде и не Этьен Марсель. К началу великих географических открытий эра средневековой вольницы прошла, и в Европе воцарились абсолютные монархии. Это на какое такое демократическое государство работал Колумб?

В разгар триумфального шествия по миру Европа не отличалась ни гуманностью, ни мультикультурностью, ни терпимостью. Она насаждала христианские ценности огнем и мечом. Кортес запретил ацтекам человеческие жертвоприношения, хотя это едва не стоило ему жизни. Англичане запретили самосожжение вдов в Индии, хотя это привело к восстанию сипаев.

Современная европейская демократия весьма молода. Еще в конце XIX в. абсолютное большинство европейских стран были монархиями. К 1930 годам большинство их стало диктатурами. Мыслитель, который во времена Муссолини, Салазара, Франко и Гитлера вздумал бы рассуждать о «склонности Европы к демократии», выглядел бы странно. Конечно, схоласт мог бы спорить, что Французская республика восходит своими корнями к Этьену Марселю (купцу, Парижскому прево, в 1357 году фактически добившемуся учреждения конституционной, ограниченной монархии), — но с таким же успехом можно в поисках корней демократии в Ираке цитировать упомянутый мной выше клинописный текст о народном собрании в городе Урук.

Расцвет демократии в Европе начался после Второй мировой войны и совпал с двумя уникальными обстоятельствами. Во-первых — с тотальной разрухой при высокообразованном, мобильном населении. Такая разруха обуславливает взрывной рост экономики, и даже самый ленивый sottoposti не потребует от государства в таких условиях многого.

Во-вторых, с угрозой со стороны СССР. Опасность завоевания мобилизует защитные силы общества, и в этом, кстати, одно из самых больших отличий современности от прошлых эпох. Военная угроза была губительна для народовластия в античности и средневековье, но действует как виагра — сейчас. Завоевание погубило Афины, но угроза его способствует укреплению демократии в государстве Израиль.

Однако золотой век европейской демократии не продолжался и 50 лет. С распадом СССР ситуация начала меняться на глазах. Несмотря на высокий уровень благосостояния, европейские избиратели стали требовать от государства все больших и больших социальных гарантий. Стройными рядами они стали вступать в «партию трех оболов», и политики всеми силами принялись способствовать росту этой партии — ведь вместе с ним росла их власть.