Анатолий Вассерман - Реакция Вассермана и Латыпова на мифы, легенды и другие шутки истории

Раз от реформ больше выиграли инородцы, Александр Третий Александрович решил покончить с этой вопиющей несправедливостью. И ввёл множество ущемлений прав всего нерусского населения страны.

Император не учёл главный принцип империи. В ней каждый народ делает то, что у него — в силу традиций, исторического опыта, места обитания — получается лучше. Разделение труда повышает его эффективность не только на предприятии, но и во всём обществе. Империя как способ организации культуры и экономики прогрессивнее и эффективнее мононационального государства (в европейской традиции таковы обычно королевства). Ограничивая инородцев, император тормозил развитие собственной страны.

Это прекрасно понимали его предшественники. Слова Петра Первого Алексеевича Романова «Пусть хоть кукишем крестится, лишь бы дело разумел» сопоставимы с фразой Фридриха Второго Фридрих-Вильгельмовича Хохенцоллерна «В моём государстве каждый может спасаться на свой лад». Да и русское дворянство, ещё в доимперские времена выводившее свои родословные чуть ли не со всей Евразии, вовсе не считало мононациональность идеалом.

Люди же, в одночасье объявленные второсортными, не по своей воле оказались в положении, не исправимом законными путями (ибо сменить можно язык и даже веру, но не происхождение). Это принуждает искать незаконные — революционные — средства.

Следующий император — Николай Второй Александрович — продолжил политику отца. Он систематически отвергал любые проекты отмены национальных ограничений. Чем заставил активных инородцев бороться с властью.

У русских тоже было немало претензий к власти. Но у нерусских подданных империи к этим — общим для всей страны — претензиям добавились специфические. Поэтому они шли в революцию охотнее русских.

Власть, собственноручно создающая себе противников из заметной части собственного народа, не устоит.

Расстрелянное возрождение — один из ключевых элементов национальных мифов многих постсоветских республик. Волна репрессий 1937–1938 годов накрыла многих из тех, кто, начиная ещё с разгара Гражданской войны, радостно создавал национальные культуры советских народов.

Известнейший из творцов современного украинского языка Николай Григорьевич Фитилёв (псевдоним — Мыкола Хвыльовый, то есть Волновой) до приговора не дожил. 13 мая 1933 года видный прозаик и публицист пригласил домой коллег и перед ними застрелился. Было почему. Его слова «Рим и сегодня тлеет, но никакой Муссолини уже не поднимет его на высоту былой грандиозы» тогда воспринимались как однозначное одобрение вождя Союза Борьбы, хотя фашисты — главные враги коммунистов, а бывший чекист Фитилёв — член компартии. Первичной дифференциацией в обществе он полагал процесс образования национальных государств, хотя по Марксу — да и по здравому смыслу — общество дифференцировалось задолго до появления самого понятия нации. Множество отклонений Фитилёва от канона — не мелочь (как кажется по нынешнему забвению марксизма), а проявление стратегического разногласия в выборе пути развития страны.

Основоположники коммунизма по опыту французской буржуазной революции считали социалистическую революцию возможной только во всём мире сразу, чтобы старый строй не пытался силой задавить новый. Если бы революция началась, как они ожидали, в самой высокоразвитой стране, остальные скорее всего последовали бы передовому примеру. Но революция случилась в Российской империи, в ту пору далеко не совершеннейшей. Она могла только агитировать за перевороты в других местах. И контрпропагандисты тут же объявили идею мировой революции продолжением имперской экспансии.

Многонациональная империя прогрессивнее мононационального королевства хотя бы потому, что даёт больше возможностей разделения труда. Но большевики до прихода к власти объявили Россию тюрьмой народов. Теперь им пришлось доказывать: в революционной стране любая нация расцветёт, а не будет угнетаться, как в старое время.

Народы, чьё положение революция явно улучшила, не годились на роль рекламной витрины: слишком малы, а то и вовсе неведомы за рубежом. Большевикам пришлось делать эффектные манекены из частей русского народа.

Ещё в 1860-х, после поражения очередного польского восстания против России, историк ксёндз Валериан Анджеевич Калинка писал: «Если противодействующая сила поляка хранится в его польской душе, то между душой малоросса и душой москаля нет основного различия. Поэтому надо влить новую душу в малоросса — вот в чём главная задача поляков… Если Гриць не может быть моим, и в таком случае пусть будет ни моим, ни твоим». С 1867 года согласно этому указанию действовала Австрия: превратности европейской политики вынудили её искать приращения в зоне интересов России, так что пришлось разрабатывать пропагандистское оружие. Галичина — восточный склон Карпат — стала австрийским полигоном отработки технологии превращения русских в антирусских.

Большевики подхватили австрийский почин. Рьяные украинизаторы — еврей Лазарь Моисеевич Каганович, поляк Станислав Викентьевич Косиор, русский Павел Петрович Постышев — давили всею мощью власти, чтобы южная часть русского народа не уклонялась от уроков украинства. В учителя пригласили галичан, чья родина оказалась под властью Польши. За пользование русским языком на работе можно было вылететь из партии. В то время это — волчий билет и серьёзный риск ареста. Но создание витрины дружбы народов, подготовка развития революции важнее!

В создание украинского народа и языка впряглись рьяные революционаристы любой ориентации. Но вскоре стало ясно: мировой революции в обозримом будущем не предвидится. Во внутрипартийных дискуссиях 1927 года за её поборника Лейбу Давидовича Бронштейна проголосовал каждый сотый коммунист. Остальные поддержали призыв его оппонента Иосифа Виссарионовича Джугашвили — строить социализм в одной стране.

Для созидания нужно внутреннее единство. Но оно обостряет конкуренцию. Фитилёв обосновал свой лозунг «Прочь от Москвы!» откровенно: «Русская литература тяготеет за нами веками как хозяин положения, приучивший психику к рабскому подражанию». То есть он и его коллеги не надеялись написать что-то оригинальное в рамках русской литературы, а пытались создать место, где их не с кем сравнивать.

Но под арест (а то и расстрел) большинство соратников Фитилёва и Постышева попали не за раскольничество, а в силу своего глубокого революционаризма — стремления менять всё подряд, хоть на пользу, хоть во вред. Такие люди опасны для окружающих. Не зря всякая революция уничтожает собственных творцов. Если бы Эрнесто Эрнестович Гевара де ла Серна не ушёл делать новую революцию в Боливии — на Кубе он бы всё равно не выжил.