Дмитрий Волкогонов - Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Фарисейство этих слов поразительно. Нужно было бы точнее сказать: „Мы за защиту своей власти…" Еще вчера желать поражения отечеству (хотя и прикрываемое словами „временного правительства") — а сегодня уже диаметрально противоположная позиция. Беспринципный прагматизм все­гда был оружием большевиков.

Правда, в партийных воспоминаниях довольно часто муссируется идея: насколько Ленин любил Россию, настоль­ко он ненавидел ее врагов. Приводят даже воспоминания А.К.Воронского (павшего, кстати, то ли от "любви" ленин­цев, то ли от большевистской „ненависти" в годы большого террора), якобы заявившего: „Великая любовь рождает и ве­ликую ненависть. И то, и другое у Ленина до краев: нена­висть к России царей, дворян и помещиков и любовь к Рос­сии непрестанного, страдальческого труда".

Великая любовь может рождать только любовь. У нена­висти иные корни.

Ленин не сразу стал таким. Но его эволюция к тому, что я сказал выше, была без больших зигзагов.

Ранний Ленин на пороге века был почти типичный рос­сийский социал-демократ с радикальным уклоном. Это тот Ленин-Ульянов, который, наблюдая за Россией из-за рубе­жа, мог строить абстрактные революционные схемы, злобно поносить царя, давать советы из спокойной Европы по активизации революционных выступлений. На этом раннем эта­пе происходит размежевание Ленина с либеральной социал–демократией и переход на радикальные рельсы. Ленин еще со времени первой русской революции повел яростные ата­ки на либералов. В кадетах, либеральной интеллигенции, лю­дях типа Струве, Кусковой, Прокоповича, Пешехонова, Анненского, Муромцева, Чупрова он увидел чуть ли не глав­ную опасность своим планам. Антилиберализм Ленина (не все тогда это поняли) — это противостояние свободе как политической и нравственной ценности. Происходит „боль­шевизация" сознания. Похоже, что ранний Ленин, осев за рубежом, не видел для себя места в России. Только в случае революции. Но еще в январе 1917 года он мало в нее верил.

Зрелый Ленин — это лидер большевиков в годы импери­алистической войны. Ульянов-Ленин оказался одним из не­многих социал-демократов, который увидел в империалиста ческой войне своего союзника. Он понял раньше других, что самодержавие пало в результате неспособности довести войну „до победного конца". Война же явилась и главной причиной поражения Февральской революции. Победители Февраля не знали, как достойно выйти из войны. А Ленин — знал, даже если это недостойный путь. Ленин приходит к парадоксальному выводу, глубоко антипатриотическому по своей сути: войну нужно похоронить, даже ценой пораже­ния России. Исторический Ленин — это человек, сделавший в революции главную ставку на поражение России в войне. До этого никто додуматься не смог. Ибо для этого нужно было не любить свое отечества Он предал союзников Рос­сии, они потом, победив Германию и без России, помогли вернуть Ленину гигантский кусок российского государства, который тот отдал немцам.

Весь вопрос тогда упирался в политическую методоло­гию: как использовать войну для инициирования революци­онного взрыва. Ленин против мира — так может быть похо­ронена революционная идея. В октябре 1914 года, когда европейские социал-демократы лишь искали пути, как при­нудить свои правительства к миру, Ленин писал Шляпнико­ву: „Неверен лозунг „мира" — лозунгом должно быть прев­ращение национальной войны в гражданскую войну". На этом Ленин не остановится: будет добиваться поражения в войне собственного правительства. Это национальное пре­ступление мы десятилетиями считали великой ленинской по­литической мудростью.

Этот момент для понимания исторического Ленина чрез­вычайно важен: для достижения своей цели он готов пере­ступить через святыни патриотизма, национальной чести и просто гражданской порядочности. Цель превыше всего!

Поздний Ленин (если так можно выразиться) — человек, ставший главой революционного правительства. Вооружен­ный только теоретическими схемами и никогда никем не управлявший, Ленин просто беспомощен перед обвалом про­блем. Он может вначале выдвинуть лишь конфискационную идею: изъять, реквизировать, экспроприировать. На этом пути одно средство — беспощадная диктатура. Еще два-три месяца назад с серьезным видом рассуждавший об отмира­нии государства, Ленин вынужден лихорадочно создавать армию, трибуналы, наркоматы, инспекции, секретные отде­лы, дипломатическую службу. Лишь обращение к презрен­ным буржуазным „спецам" позволяет хоть как-то наладить функционирование государственных структур. Распоряже­ния Ленина, как и Совнаркома, на первых порах поверхност­ны, случайны, непродуманны, но жестки и жестоки. А ведь сколько после появилось апологетических книг, сборников и диссертаций типа "Ленин о государственном строитель­стве"…

Исторические штрихи на портрет Ленина нанесли мно­гие люди, как большевики, так и лица, которых нельзя запо­дозрить в ношении „пролетарских очков" или классовом при­страстии. Эти свидетельства весьма важны, ибо многотомье партийных воспоминаний большевиков повторяет лишь на разные лады одно слово: „гений". Только немногие из этих воспоминаний, и прежде всего Н.К.Крупской,Троцкого, Зи­новьева, Каменева, Бухарина, Раскольникова, Луначарского, Крестинского, Иоффе, Ганецкого, Малькова и некоторых других, привносят в палитру красок портрета некие новые человеческие черты исторического Ленина, а не большевист­ской иконы. Тем более что до недавнего времени воспоми­нания В.А.Антонова-Овсеенко, А.С.Бубнова, Н.П.Горбунова, М.С.Кедрова, Г.И.Ломова (Оппокова), В.И.Невского, И.А. Пятницкого, В.Я.Чубаря, А.В.Шотмана, И.С.Уншлихта, Б.З.Шумяцкого и некоторых других были сокрыты в секрет­ных хранилищах (как же — ведь это „враги народа") партии, прямо причастной к уничтожению этих и миллионов других людей. Даже после смерти Ленина не могли быть опублико­ваны честные воспоминания. Он еще при жизни был превра­щен партийной пропагандой в некоего идола, о котором можно было говорить и писать только в соответствии со сложившимися идеологическими канонами.

Справедливо писал после смерти Ленина большой рос­сийский интеллигент, лидер кадетов Павел Николаевич Ми­люков, что „над самой личностью человека, совершившего над своей страной из убеждения величайшее злодейство, ко­торое когда-либо удавалось совершить профессиональному тирану, суждение истории сложится не сразу. Надо будет начать с отделения лица от легенды, которой успело густо покрыться его имя".

Постараюсь к тому, что я написал в книге, добавить наиболее характерные мазки некоторых людей к портрету, эскиз которого — передо мной. Надеюсь, что это придаст больший исторический характер силуэту человека, которого нет среди нас уже семь десятилетий.