Газета Своими Именами (запрещенная Дуэль) - Газета Своими Именами №26 от 28.06.2011

“Жил не тужил. Ничего не опасался. Не было нужды думать о завтрашнем дне. И вдруг все полетело вверх тормашками. Вот тут и стали проявляться все мои болячки, - думал он. - Прежде брал путевку в профилакторий или даже в санаторий. Можно было похлопотать о путевке и теперь, поехать подлечиться, но денег нет даже на жратву. А тут еще обокрали до нитки. Поистине правду говорят, что сняли танки с дальних подступов к границам страны, переплавили на железные двери и решетки для окон на ближних подступах - к квартирам. У меня на это денег не оказалось. Вот и ограбили запросто. Телевизор жалко. С одной стороны, вроде спокойнее стало: не лезут к тебе в душу с разной дребеденью, враньем да рекламой. С другой - плохо без телевизора, время коротать не с кем, - сокрушался Иван Денисович. - Остался гол как сокол, лишь болячки да одиночество. Не с кем словом обмолвиться. Костыль и тот перестал заходить. Поди, сгинул где?”

Тут Иван Денисович вспомнил, как однажды к нему домой пришли знакомые мужики из заводской автобазы, в которой он работал. Навсегда запомнилась эта встреча. Ему тогда совсем нездоровилось, и они застали такое состояние его квартиры-однокомнатки, что до сего времени стыдно. Особенно стыдно за проявленное малодушие. Правду сказать, здоровье было такое, что думал “отдаст концы”. На расспросы, в чем нуждается, чем помочь, он отрешенно ответил: “Я хочу умереть”. Его не поняли и переспросили. И он снова сказал: “Я хочу умереть”.

В те минуты он был искренен. Просвета на улучшение жизни не видел, оправиться от болезни не надеялся. Больше половины пенсии ушло на лекарства, на оплату квартиры. До следующего дня получения пенсии время было неопределенным. Есть нечего. “Хорошо, что мужики принесли кое-что из жратвы. А то бы... А раз уж конец один, то лучше не мучиться, не беспокоить людей своим мерзким существованием”, - решил он тогда.

Но в последующем такие упаднические мысли удавалось отгонять. “Нельзя сдаваться! - почти приказал он себе. - Надо жить хотя бы для того, чтобы увидеть, чем все это кончится. Должно же все измениться! К лучшему, конечно. Не может не измениться. И виновные отыщутся. Найдут их... Всех найдут! И спросят!”

...Посетители тогда, продолжал вспоминать Иван Денисович, постарались свести его слова о смерти к шутке. Подбадривали. Всем было неловко. Все старались не замечать убогости его жилища: затертости до блеска постели, давно немытой посуды, мусора, пыли. Всем было понятно, почему человек опустил руки. Таких, как он, становилось все больше. И далеко не всегда в этом была их вина.

Бывшие сослуживцы тогда старались оживить обстановку, развеять тягостные мысли. Но разговор не клеился. После того как кладовщик Левашов от души выматерился по адресу главных “перестройщиков”, неловкость заметно снялась: общее мнение было высказано - о происходящем и о причинах его.

Мужики выставили бутылку “Пшеничной”, поискали стаканы. Протерев бумагой, в которую были завернуты принесенные ими продукты, имеющиеся в наличии две чашки, решили выпивать по очереди. Первому подали хозяину дома. Немного оживившись и преодолев неловкость, больной принял чашку и выпил. Водка знакомо обожгла пищевод и пустой желудок. Благо - была закуска.

Мужики, выпив водку, обсуждали все подряд: дела гаража и всего завода, уменьшение госзаказа и снижение зарплаты, проблемы власти и угрозу голода.

Иван Денисович видел, что они совершенно дезориентированы. Тревоги в их суждениях много, а понимания мало. Ругают всех вперемешку: “Коммунисты довели...”, “Коммунисты зря отдали власть...”, “Привилегии для верхушки...”, “Америка грабит весь мир...” и т.д. и т.п.

“Это они говорят то, что слышат. Сами не разбираются. И я недалеко от них ушел. Говорит-то только одна сторона, а другая не может. Откуда людям знать всю правду? Разберутся, когда жареный петух...”, - заключил он.

С великим сожалением проводил он посетителей, никак не хотелось оставаться одному.

“Надо жить. Надо держаться людей”, - приказал он себе тогда.

Иван Денисович давно стал отмечать все, что для него имело значение и было раньше доступно, а теперь, увы, нет. Он мог долго перечислять эти утраченные ценности.

“Разве мог бы я при Советской власти так опуститься? Все отняли... И сколько же может человек невзгод перенести! Вот и я еще жив. А ведь многим еще труднее”.

Тут ему вспомнилась притча: “Думал, какой же я несчастный, у меня нет ботинок. Но потом встретил человека, у которого не было и ног.”

...Деньги, деньги... Где взять денег? С утра до вечера думается только о деньгах и еде. Что за жизнь такая?...

Вспоминая попытки найти занятие для добывания денег дополнительно к пенсии, он отметил, что наиболее доходной тогда казалась “охота за “чебурашками” - бутылочный промысел.

Обладая скромным достатком и будучи человеком бережливым, он и раньше пустые бутылки не выбрасывал. По мере накопления сдавал их. В основном обменивал на товар: на курево, мыло. Иногда на новую поллитровку. Не гнушался и подобрать - в отсутствие знакомых глаз - оставленную кем-нибудь на скамейке или валявшуюся на его пути пустую “чебурашку”. В этом сказывалась его натура: жить экономно, тратиться разумно, по достатку. И умел сберечь копейку впрок. Ему никогда не приходило в голову, что он станет специально изучать способы отыскивания бутылок, собирать их ради своего пропитания. А вот пришлось... И стал он классным специалистом. “Я стал настоящим предпринимателем!” - иронизировал он по своему адресу, используя вошедший в обиходный лексикон новый термин.

Какое-то время он старался внушать себе, что постоянное обшаривание глазами места вокруг себя в надежде заметить пустую посудину — всего лишь проявление рачительности, хозяйственной струнки. “Ведь на бутылку затрачены сырье и труд и, наверное, — думал он, - собрать и свезти пустую тару к месту употребления обходится дешевле, чем наделать новую”. Как и большинство его знакомых, он не мог представить такого развития событий, когда обстоятельства, нужда заставят его подобным способом добывать дополнительную копейку к своему пустеющему кошельку. Постепенно, по мере ухудшения жизни, деньги исчезали так быстро, что ему пришлось согласиться с тем, что он стал собирать бутылки от нужды, от обнищания. О смене обуви или одежды, о ремонте квартиры даже не помышлял. Добывание куска хлеба стало его постоянной заботой. Он чувствовал унижение своего человеческого достоинства. Было обидно до слез. “В этой паскудной жизни” - как называл он свое существование в разговоре с Костылем - Иван Денисович долгое время сопротивлялся, старался “не потерять своего лица”. Он не опускался до состояния, когда перед пьющим из бутылки пиво, сок или воду стоит ханыга, жадно смотрит и ждёт, чтобы схватить пустую бутылку. Противно Ивану Денисовичу, что иногда пьющий из чувства жалости или омерзения оставляет немного напитка для “пропащего” человека и отворачивается, не желая видеть, как, гоняя кадыком, допивают после него из бутылки, высасывая до последней капли, чмокая по-гайдаровски...