Александр Шевякин - Загадка гибели СССР. (История заговоров и предательств. 1945-1991)

Соответственно, можно утверждать, что наше первое намерение в отношении России в мирное время — поощрять и способствовать невоенными средствами постепенному сокращению чрезмерной русской силы и влиятельности в нынешней спутниковой зоне и появлению соответствующих восточноевропейских стран как независимых факторов на международной сцене.

Однако, как мы уже видели, наше обсуждение этой проблемы будет неполным, если мы не примем во внимание вопрос территорий, находящихся ныне за советской границей. Хотим ли мы сделать нашей целью добиться невоенными средствами какого-либо изменения границ Советского Союза? Мы уже видели в Главе III ответ на этот вопрос.

Мы должны способствовать любыми имеющимися в нашем распоряжении средствами развитию в Советском Союзе институтов федерализма, которые позволили бы возродить национальную жизнь балтийских народов.

Можно спросить: почему мы ограничиваем эту цель балтийскими народами? Почему мы не включаем другие национальные меньшинства Советского Союза? Ответ состоит в том, что балтийские народы — единственные, чья традиционная территория и население теперь полностью включены в состав Советского Союза и которые продемонстрировали способность успешно справляться с государственными делами. Более того, мы по-прежнему официально отрицаем законность их насильственного включения в состав Советского Союза, и потому они имеют особый статус в наших глазах.

Затем мы имеем проблему развенчания мифа, с помощью которого люди из Москвы поддерживают свое чрезмерное влияние и реальную дисциплинарную власть над миллионами людей в странах за пределами спутниковой зоны. Сначала — несколько слов о природе этой проблемы.

До революции 1918 года русский национализм был исключительно русским. За исключением нескольких эксцентричных европейских интеллектуалов XIX века, исповедовавших мистическую веру в способность России избавить цивилизацию от ее пороков, [47]русский национализм не привлекал людей за пределами России. Напротив, относительно мягкий деспотизм правителей России XIX века, возможно, был хорошо известен в западных странах, и о нем повсеместно сожалели, чаще, чем в случае с гораздо более жестокими деяниями советского режима.

После революции лидерам большевиков удалось посредством умной и систематической пропаганды укоренить среди большой части мировой общественности определенные концепции, чрезвычайно благоприятные для достижения их целей, включая следующие: что Октябрьская революция была народной революцией; что советский режим был первым по-настоящему рабочим правительством; что советская власть была определенным образом связана с идеалами либерализма, свободы и экономического благополучия; и что он предлагал многообещающую альтернативу национальным режимам, под которыми жили другие народы. Таким образом в сознании многих людей была установлена связь между русским коммунизмом и общим беспокойством во внешнем мире, вызванным воздействиями урбанизации и индустриализации, а также колониальными волнениями.

Поэтому доктрина Москвы стала в некоторой степени внутренней проблемой для каждой нации в мире. В лице советской власти западные политики теперь сталкиваются с чем-то большим, чем с еще одной проблемой во внешних отношениях. Они сталкиваются также со внутренним врагом в своих собственных странах — врагом, посвятившим себя подрыву и конечному разрушению своего национального сообщества.

Разрушение мифа международного коммунизма — это двойная задача. Она требует двух сторон, между которыми нужно установить взаимодействие, как то, что существует между Кремлем, с одной стороны, и недовольными интеллектуалами в других странам (ибо именно интеллектуалы, а не «рабочие», составляют костяк коммунизма вне СССР) — с другой. Чтобы справиться с этой проблемой, недостаточно поставить себе целью заставить замолчать пропагандиста. Гораздо более важно вооружить слушателя против такого рода атаки. Есть определенная причина, по которой к московской пропаганде так жадно прислушиваются, а этот миф так охотно принимается многими людьми далеко за пределами России. Если бы эти люди не прислушивались к Москве, они слушали бы что-либо еще, в равной степени ошибочное и в равной степени экстремальное, хотя, возможно, менее опасное. Так что задача разрушения мифа, на котором покоится международный коммунизм, имеет отношение не только к руководителям Советского Союза. Она также имеет отношение и к несоветскому миру, и прежде всего — к конкретному обществу, частью которого является каждый из нас. Если мы сумеем рассеять смятение и неправильные представления, благодаря которым процветают эти доктрины, — то есть если мы сумеем уничтожить источники ожесточенности, которые подталкивают людей к иррациональным и утопическим идеям такого рода, — мы преуспеем в разрушении идеологического влияния Москвы в зарубежных странах.

С другой стороны, мы должны признать, что только часть международного коммунизма вне России есть результат внешнего влияния и подлежит соответствующему исправлению. Другая часть представляет собой что-то вроде естественной мутации видов. Она происходит из сходного по духу движения пятых колонн, к которому принадлежит определенный небольшой процент населения в каждом обществе и которое отличается негативным отношением к родному обществу и готовностью следовать за любой внешней силой, противостоящей ему. Этот элемент всегда будет присутствовать в любом обществе, представляя почву для работы недобросовестных чужаков; и единственная защита от его опасного воздействия — отсутствие желания со стороны сильных режимов эксплуатировать эту несчастливую сторону человеческой натуры.

К счастью, Кремль сделал гораздо больше, чем смогли бы мы сами, чтобы развенчать самый миф, которым он действует. Югославский инцидент, возможно, самый яркий случай такого рода; но история Коммунистического Интернационала полна других случаев затруднений, с которыми сталкиваются отдельные люди и группы вне России, пытающиеся быть последователями московских доктрин. Кремлевские лидеры настолько неосмотрительны, настолько безжалостны, настолько властны и настолько циничны в дисциплине, которую они налагают на своих последователей, что лишь немногие могут признавать их авторитет слишком долго.

Ленинско-сталинская система основывается главным образом на власти, которую меньшинство отчаянных заговорщиков всегда может получить, по крайней мере временно, над пассивным и неорганизованным большинством. По этой причине кремлевские лидеры в прошлом почти не беспокоились о том, что их движение оставляет за собой прочный шлейф разочаровавшихся бывших последователей. Их целью было не сделать коммунизм массовым движением, а работать через небольшую группу безукоризненно дисциплинированных и используемых до конца последователей. Они всегда были рады освободиться от тех людей, которые не могли вынести такой дисциплины.