Антон Лавров - Буря на Кавказе

Кроме того, имеет право на существование и несколько отстраненное объяснение, трудно дающееся тем, кого война задела за живое. Оно состоит в том, что люди ошибаются и по множеству разных причин могут неверно оценивать и собственные силы, и силы противника. Много раз в истории в разных частях мира войны проигрывались и, более того, вообще становились возможными именно из-за этого. Такой была война Судного дня 1973 г., от возможности которой израильская элита отмахивалась, считая ее, видимо, совершенно невозможной после Шестидневной войны. Такой была и российско-грузинская война 2008 г.: в ретроспективе ясно, что она не могла бы закончиться иначе. Тем не менее она произошла. Да и реакцию России на события на Украине, закончившуюся присоединением Крыма и отторжением Донбасса от Украины, несложно было предвидеть, и тем не менее случилось так, как случилось. Наконец, есть особенно наглядный случай — участие Франции в двух мировых войнах. Героическая война, а затем победа Франции в четырехлетней Первой мировой войне — и всего 22 года спустя, меньше чем через поколение, так называемая Странная война, а затем сдача Парижа без боя, падение Франции за шесть недель, феномен коллаборационизма. Уже в июне 1940 г. глава нового вишистского правительства Франции маршал Филипп Петен в обращении к нации обвинил в поражении предыдущие правительства, а также атмосферу «распущенности и вседозволенности», приведшую к нежеланию французов воевать. К слову, Петен обладал большой личной популярностью, чего нельзя было сказать о де Голле.

Таким образом, случай Армении не единичен. Пример той же Франции показывает, что страна вполне может упокоиться на лаврах после убедительной победы и что резкая смена ориентиров общества, его готовности и умения сражаться может происходить за исторически короткий период.

Но и с учетом этого исход второй карабахской войны видится следствием чего-то гораздо более фундаментального, чем просто совокупность внутренних и внешних обстоятельств и человеческих ошибок.

Победа армян в карабахской войне 1991–1994 гг. была следствием многих обстоятельств, коренящихся в специфике эпохи распада СССР. Жители Армении и армяне Карабаха были достаточно мобилизованы и неплохо организованы. Азербайджан же испытывал трудности ввиду внутренней турбулентности и фактически дисфункционального государства. Не углубляясь в причины такой разницы, можно сказать только, что последнее обстоятельство, сыгравшее огромную роль в исходе войны, оказалось недооценено в общественном мнении в Армении и в самой Нагорно-Карабахской Республике. Героизм, способность к самоорганизации, профессионализм военных, патриотический подъем — все эти обстоятельства, естественно, стали частью как официальной, так и народной идеологии. Состояние же Азербайджана, который в годы той войны переживал затяжной политический кризис, либо не рефлексировалось, либо воспринималось в качестве перманентного, а не временного. При этом последний год той войны был полноценной современной войной, с достаточно современной по тем временам техникой и, кстати, огромным количеством жертв с обеих сторон. В итоге шапкозакидательские настроения стали свойственны как минимум широкой публике в Армении и Карабахе, а как показала практика, также политикам и специалистам. Кроме того, война 1991–1994 гг. была частью процесса борьбы за независимость. Парадигма борьбы за свободу, выхода из советской изоляции и зависимости, прорыва в модерн, построения развитого демократического общества пронизывала все первые постсоветские годы в Армении и Карабахе. Героическая борьба Карабаха за свободу и самоопределение была ее неотъемлемой частью.

Добившись победы в войне, армянское общество продолжило мечтать о строительстве цивилизованного демократического государства, похожего на страны развитых демократий. Собственно, эти ожидания и настроения, с той или иной степенью наивности, распространены во всех обществах бывшего советского пространства, в которых есть хотя бы элементы плюральности, свободы прессы и ротации элит. При этом почти сразу модерн стал ассоциироваться с Западом, а старое, постсоветское или даже советское — с бывшей метрополией, Россией. В то же время жесткая повестка обеспечения безопасности привела Армению к острой необходимости союза с Россией. В условиях членства Турции в НАТО и наличия энергоресурсов у Азербайджана такого рода политика виделась безальтернативной.

Общественные же настроения продолжали рассматривать развитие через вестернизацию, заимствование институтов и практик у развитых демократий. Общество расценивало потребность в интеграции с Западом как путь к строительству нужных институций внутри страны. Собственно говоря, это обычный постколониальный синдром, выросший и заполнивший своими парадигмами почти все дискурсивное пространство Армении, от социальных сетей до заявлений политиков. За два десятилетия после войны он разросся и восторжествовал до такой степени, что молодые армянские революционеры победили в «бархатной революции», исключительно пользуясь социальной риторикой. Проблема Карабаха лежала далеко на периферии их дискурсов. Молодежь вышла на улицы с требованием социальной справедливости, а затем общество проголосовало за молодых революционеров.

К тому времени почти за 30 лет независимости в Армении выросло поколение, в отличие от отцов и дедов воспитанное не в модернизированной — пусть и в советском смысле — стране, не в наукоемкой, индустриальной — пусть и нерыночной и неэффективной — экономике, а в архаизирующейся экономической и социальной реальности страны третьего мира, с соответствующей деградацией образования и общественных дискурсов.

Возможно, именно неизбежная демодернизация привела к 30-летней неспособности Армении выйти из ментальной изоляции в постсоветском пространстве. У нового поколения ментальная география построена уже не на советской вертикальной матрице «центр — периферия», а на векторной модели «запад — восток», где запад — это в первую очередь Европа, а восток — это все то же постсоветское пространство, только без стран Балтии, которые как раз являют собой образец правильного движения по вектору.

В результате картина мира нового поколения зиждется на простой дихотомии архаичного постсоветского и цивилизованного западного. В этой картине мира карабахская война 1991–1994 гг. воспринимается не как актуальное событие, а как история. Актуальные же стремления нации и государства видятся как борьба за модернизацию, которую тормозит лишь логика старого советского мира. Конечно, карабахский конфликт был актуален и часто напоминал о себе обострениями, но вплоть до второй карабахской войны в Армении среди молодежи популярными были дискурсы о том, что настоящим оружием является не железо, а демократия и права человека и что, добившись развития, можно добиться и урегулирования конфликта. Тем более что Азербайджан проиграл первую войну, а Восток и Запад не дадут ему развязать вторую (тут можно предположить, что модель «центр — периферия» подспудно тоже продолжает действовать, просто центров стало два).