Владимир Гельман - Авторитарная Россия: Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия

Поскольку «наследие прошлого» определяет поведение отдельных граждан и общества в целом, то делается вывод, что авторитаризм в России демонстрирует свою неустранимость, несмотря на любые перемены, и его преобладание неизбежно закрепляется в политическом устройстве нашей страны на всех этапах ее развития. Поэтому все попытки навязать России демократизацию терпят крах.

Нет нужды говорить о том, что антидемократические тенденции в сегодняшней России всячески подпитывают «пессимистические» представления о причинах ее неудач, лишний раз убеждая сторонников этого подхода в собственной правоте. В результате такая точка зрения становится все более устойчивой среди российских интеллектуалов. Но насколько оправданны аргументы тех, кто утверждает: во всех политических бедах России повинно непреодолимое «дурное наследие» ее истории и культуры? Основания для столь безапелляционных суждений выглядят сомнительными. Во-первых, культурные барьеры на пути становления демократии не так уж непреодолимы: за последние десятилетия политические установки и ценности сильно меняются в разных странах и регионах мира.

Во-вторых, не стоит автоматически проецировать прошлые и нынешние образцы в будущее: даже если предположить, что россияне сегодня менее демократичны, нежели жители этих стран, то отсюда не следует, что точно так же будут обстоять дела через десятилетия.

В-третьих, само по себе «наследие прошлого» — это не столько объективно существующее явление, сколько феномен, специально сконструированный элитами для достижения своих политических целей (очень часто они включают в себя стремление сохранить статус-кво и не допустить демократических преобразований)76.

В-четвертых, признание неспособности России к демократии может повлечь за собой далеко идущие политические последствия. Если признать, что ту или иную страну невозможно улучшить, поневоле придется прийти к выводу, что единственным решением проблем такой страны может оказаться ее полное уничтожение (подобно судьбе Советского Союза), либо введение на ее территории внешнего управления со стороны других, более эффективных и демократических государств. Нельзя исключить, что рано или поздно именно так и случится с Россией, но пока ни сама Россия, ни другие страны не готовы обсуждать перспективы такого рода.

Неудивительно, что историко-культурный детерминизм ряда «пессимистов» воспринимается критически: так, Сергей Гуриев даже сравнил такое восприятие России с расизмом77, а автор этих строк в одном из выступлений охарактеризовал эти подходы как «теории "сраной Рашки"» (намеренно негативное определение, используемое некоторыми комментаторами в отношении России в социальных сетях и на форумах). Историко-культурные обоснования авторитаризма в России (и не только) уязвимы и логически, поскольку они попадают в перечень «остаточных категорий», к которым прибегают тогда, когда не удается что-либо объяснить. Согласно им, демократия в России не может укорениться вследствие неблагоприятного «наследия», а заданная им траектория развития, в свою очередь, не может быть изменена в отсутствие демократии.

«Оптимисты»: в ожидании устойчивого роста

Если «пессимисты» видят Россию жертвой неизлечимой болезни «наследия» авторитаризма, то «оптимисты» смотрят на ее проблемы через совершенно иную оптику. Они считают, что Россия — «нормальная страна» с более или менее средними по мировым меркам показателями социально-экономического развития. А если так, то не следует и предъявлять к ней завышенных требований по части демократии, да и слишком переживать из-за ее нынешнего авторитаризма78: на свете есть много государств, где дела обстоят много хуже. Если сравнить страны мира с учениками в школьном классе, то в глобальном измерении Россия — явно не «отличница» мировой политики, но и не безнадежная «двоечница». Да, не Дания, но и не Туркменистан, а, скорее, что-то вроде Аргентины, которая в начале ХХ века подавала большие надежды на международное лидерство, но после турбулентного периода с многочисленными сменами режимов от демократий к диктатурам и обратно на нее все более или менее махнули рукой.

С этой точки зрения, Россия — своего рода твердая «троечница», которая худо-бедно справляется с текущими заданиями, но шансов в обозримом будущем кардинально улучшить (как и ухудшить) свою «успеваемость» у нее немного. Такие страны очень чувствительны к негативному воздействию неожиданных внешних шоков, которые могут нанести им травмы, способные надолго ослабить организм. И если для иных стран внешние шоки могут создать стимулы для модернизации, то в других они иногда способствуют упадку, надолго консервируя существующее положение дел.

Если исходить из этих соображений, Россия в процессе распада Советского Союза и после его завершения пережила своего рода посттравматический синдром в ходе «революционной» трансформации79. Эти перемены сопровождались очень резким упадком административного потенциала государства и его институтов и даже ставили под вопрос само существование страны как таковой. Независимо от оценок распада СССР и его последствий, невозможно не учитывать, что развитие событий оказалось далеко не худшим из возможных — Россия в 1990-е годы обошлась без войн со своими соседями, и масштаб насильственных конфликтов внутри страны оказался меньше, чем можно было бы опасаться80.

Авторитарные тенденции в России служили в 1990-е годы своего рода обезболивающим средством, которое предохраняло страну от полного краха, когда слабое российское государство на фоне очень длительного и глубокого трансформационного спада оказалось неспособно обеспечить устойчивое функционирование экономики и поддержание элементарного правопорядка81. С этой точки зрения российский авторитаризм был подобен швам или гипсовой повязке, которые на время позволяли срастись разорванным тканям и давали тем самым травмированному организму время и шансы на то, чтобы укрепить свой потенциал для «выращивания» новых «правил игры», условия для которых возникали в процессе послереволюционной стабилизации. В этом свете авторитаризм в России предстает временным и преходящим явлением, аналогом «болезни роста», которая может надолго затянуться, но в среднесрочной перспективе при умелом лечении преодолима.

Такая интерпретация траектории развития российского государства в постсоветский период имеет под собой немалые основания. Крушение коммунистического режима и распад СССР повлекли за собой фрагментацию государственного устройства и «по горизонтали», и «по вертикали». Многочисленные исследовательские работы отмечали и «захват государства» «олигархами», и спонтанную узурпацию полномочий федерального центра регионами. Ряд регионов тогда представлял собой вотчины субнациональных лидеров. Были и другие патологии — например, вытеснение денежного обращения бартерными суррогатами и поддержание правопорядка с помощью криминальных группировок82.