Артур Шевененов - Истопись. Eistopeis

) Другой же аспект тенденции указывает не менее иронично (если не сказать – шизофренично) на то, как же рьяно потянулись к словарикам и националисты из бывших союзных республик после кризиса 2014 купно с их кураторами: последние, – пытаясь возродить постсоветологию (похороненную бравурными одами ранне-докритического Фукуямы), первые же – ища в сетях прослыть «недовольными русскими из глубинки» в рамках реализации (manning, putting on wheels) той же, впопыхах и наспех воскрешаемой из пепла, аморфной стратегии. Чего же? Противостояния всякой критике и всякой альтернативе путем замалчивания первой и стерилизации последней. Демократия не признает критики (себя), как и рынок не приемлет (для себя) конкуренции, – причем то и другое, как эманации «невидимой руки», не склонно узреть исток в изнутреннем экзистенциальном кризисе как дефиците автоморфности. Все это было нами проговорено не раз.

Как давно озвучены были и тезисы, предлагаемые а настоящей серии (на предпринимаемой, искомой полноте в надежде обрести простоту и ясность) и ныне вещаемые со всех федеральных каналов новообращенными государственниками. Одна беда: салонные обмены остротами да уничтожающей куртуазностью (впрочем, и последняя соревнуется в редкости с грамотностью бегущей строки) едва ли эмулируют режимы научно-исследовательских конференций. А навязшие на зубах тезисы, отполированные и комфортно ложащиеся на слух элементы критики западного упадничества, трупным ядом еще способного отравить политико-экономическую среду вокруг, едва ли возмещают дефицит глубоких и контринтуитивных идей. В частности, вовсе не очевидно, что и наиболее убедительные из экспертов имеют представление о структуре сложностей и разменов (самой неопределенности) либо – еще менее вероятно – располагают пониманием областей более «технически» предметных помимо здравого смысла, заведомо губительных предпочтений и «доказательно» (задним умом, исторически обозреваемых как таковые) проигрышных путей.

На другом конце элитарного спектра (если речь о мере ответственности) комфортно же расположились политики, все чаще делающие ставку на отдельные сегменты электората и «людского капитала», – которые склонны более пересекаться, нежели нести диверсификацию и разнообразие (молодежь, «креативный класс»), – скорее в смысле заискивания. Однако, как и с посулами на будущее, леверидж заигрывания здесь действует обоюдоостро: повышая шансы «до» и задирая планку требований-ожиданий «после». Последнее работает куда подобнее знаменателю срезания, нежели числителю-мультипликатору.

Нечто схожее имеет место и вовне. Невзирая на точечные достижения – и разве что досадуя на то, что таковые имеют место как вид экстерналий по собственному недосмотру либо в силу нелинейности игры, – Запад все более утверждается в ощущении того, чт о имеет дело с «зарвавшимся выскочкой», этаким скоробогатым парвеню из мольеровских комедий, которые вроде как никого никуда не зовет, и скорее всего оттого, что и не ведает, куда сам грядет. В самом деле, Русь пока не выказывает признаков избрания, если и не конкретного пути, то нащупывания приемлемого, сродного себе рода оного. А раз так, то не с руки ей ни призывать (за собой или к себе), ни отзывать (от изобличаемой и доселе доминировавшей альтернативы).

В сущности, здесь вновь «зудит и жужжит» – даже не дилемма, – сумма или наложение обоих типов ошибок. Если и мыслимо обнаружение истинного и достижимого пути, Русь такового либо не видит, либо ему не следует. Запад же, если и предлагает путь ложный, то по меньшей мере делает вид, что он конкретен, осязаем и релевантен – самой демонстрируемой (сигнализируемой вовне и внутрь клуба) верой или силой предпочтений.

Читатель проницательный (а иные предлагаемой нагрузки и не осилят), несомненно, уже подметил: в настоящем изложении то и дело обращаемся к сюжетам из истории «суперновой», а не то что – новейшей. Посему вот еще один совсем уж «свежий» сюжет, ценный тем (пусть и во всем своем сомнительном достоинстве, как явствует ниже), сколь часто повторяется в истории в самых, казалось бы, многоразличных проявлениях. Украинский Президент, на коего возлагались надежды большинства по прекращению затянувшегося конфликта (что само по себе отдавало утопией, поскольку речь идет о цивилизационном столкновении, завершить которое вничью один из внешних кураторов не намерен), озвучил нечто ужасное – и до скучного предсказуемое. Все, мол, кто не разделяют известных ценностей (в сущности, клубных, рядящихся под автохтонные и вклинившиеся не так давно паче исторического узуса, чем и породили раскол), должны рассмотреть возможность уехать туда, где и доминируют ими поддерживаемые ценности. Нелепо? В том-то и дело, что нет! Весь ужас в том, что все наиболее чудовищное звучит, как правило, правдоподобно. Как уже подчеркивалось, ровно так и работает мамона – эманация отца лжи, – и в том источник мощи недолжного перераспределения: власти, ресурсов, влияния. Если и согласиться, что всякая-де власть от Бога (хоть в славянском изводе более определенно выражено: «несть власть яже не от Бога» – «которая не от Бога, та и не настоящая власть», и признавать таковую – что клубную, что местно-представительскую, – как и преступные приказы исполнять, нет необходимости); даже тогда выходит: создается одним источником, перераспределяется же произведенное совсем другим. Кроме того, если и попускаемо сие свыше, то произволяемо, споспешествуемо ли?

В самом деле, ведь и разлитие желчи нацизма посткайзеровским Рейхом, и его реплика в апартеидном ЮАР осуществлялись под довольно благовидными предлогами: укорененности и автохтонности. В первом случае интеллектуалы сетовали на то, что один путь («арийский») рискует претерпеть мутации, будучи переплетен с «неарийской» пропагандой из уст неевропейских профессоров – этакая нежеланная интерференция, победа рецессивных свойств и слабейших видов в схватке с сильнейшими (чем-де не adverse selection!), передача энергии от более холодного более горячему телу. Вот и апартеид («раздельность», ср. англ. aparthood, нем. Apartheit) на словах отстаивал нежелательность для разных видов сплетаться или пересекаться, дабы самобытность каждого была явлена в рамках их моделей развития. Это ничего, если развитие-то как раз сдерживалось подтачиванием возможностей и запиранием в компактные гетто или бантустаны, резервации и социальные «стеклянные» перегородки, как происходило и в американскую приснопамятную Прогрессивную эру, и поныне бытует в перерывах между выборами.

Разумеется, украинский глава, – как и Рейган, всего лишь актер по первой профессии, – не обязан был изначально уметь все, кроме как выучить роль и произнести ее уверенным, исполненным убежденности тоном. И ничего, коли снятый им сериал выдавал скорее понимание обратного тому, что теперь от него требуется изречь, и чего (понимания того, как работает клуб) ему как раз простить-то и не могут, всякий раз требуя подтверждения лояльности: отрицания какого-либо понимания – что действительности, что истории. В несколько ином ключе действовал американский актер (по отзывам коллег, сомнительных дарований, а впрочем достаточных для рекламы и патетики), что без похода к… гадалке («real psychic»), по свидетельству его адъютанта Дона Ригана (Don Regan, For the Record ) и шагу не ступал – и еще неизвестно, не была ли ворожея направляема уверенной и непогрешимой незримой дланью демократии. Вот, кстати, чем не лишнее подтверждения вреда ворожбы и зыби предиктивности как таковой? А ведь упирается в пробабилизм, который – от ложного фатализма.

Читать дальше