Дмитрий Шеметов - По ту сторону партии: эволюция концепции «партии» в марксизме

30 мая 1871 года, через два дня после того, как последние бойцы Коммуны были убиты на склонах Бельвиля версальскими войсками, Маркс, со своей стороны, провозгласил главный и фундаментальный урок этого общественного движения: «… рабочий класс не может просто напросто овладеть готовой государственной машиной и использовать ее в своих целях». ( «Третье обращение Генерального совета к Интернационалу», в «Гражданской войне во Франции», 1871 г. )

Таким образом, Маркс перешел от точки зрения, призывающей к «завоеванию политической власти» пролетариатом, к позиции, согласно которой «следующая попытка французской революции больше не будет, как прежде, передавать военно-бюрократическую машину из одной руки в другую, но разобьет ее…» ( Письмо Кугельманну, 12 апреля 1871 г.) . Маркс считал, что данное изменение его прежней позиции было настолько важным, что дал дальнейшие разъяснения своей точки зрения в Предисловии к новому изданию Коммунистического манифеста от 24 июня 1872 года: «… Этот отрывок во многих отношениях мог бы быть по-другому сформулирован сегодня. Принимая во внимание гигантские успехи современной промышленности с 1848 года и сопутствующую им улучшенную и расширенную организацию рабочего класса, принимая во внимание практический опыт, полученный сначала во время Февральской революции, а затем, еще более, в Парижской Коммуне, где пролетариат впервые держал в своих руках политическую власть в течение целых двух месяцев, эта программа в некоторых деталях устарела. Коммуна в особенности доказала одну вещь, а именно, что «рабочий класс не может просто овладеть готовой государственной машиной и использовать ее в своих собственных целях».

Однако, несмотря на опыт Парижской Коммуны, он вновь подтвердил необходимость для пролетариата создать партию, чтобы действовать как класс (см. Статью 7а, включенную в Устав Первого Интернационала резолюцией Гаагского конгресса, 1872 г., цитируется в начале этой главы). Маркс и Энгельс упорно настаивали на этой точке зрения, так как их анализ политического перехода от капитализма к коммунизму, и, следовательно, диктатуры пролетариата, все еще был увязан с определенным представлением о сосуществовании Государства и господства класса пролетариев или, в некоторых случаях, с чистым и простым отождествлением этих двух понятий: «Государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии. И в лучшем случае государство есть зло, которое по наследству передается пролетариату, одержавшему победу в борьбе за классовое господство; победивший пролетариат, так же, как и Коммуна, вынужден будет немедленно отсечь худшие стороны этого зла, до тех пор, пока поколение, выросшее в новых, свободных общественных условиях, окажется в состоянии выкинуть вон весь этот хлам государственности». ( Энгельс, «Введение в Гражданскую войну во Франции», 1891 г. )

«Возникает вопрос: какие преобразования претерпит государство в коммунистическом обществе? Другими словами, какие социальные функции, аналогичные функциям нынешнего государства останутся в нем? На этот вопрос можно ответить только с научной точки зрения, и невозможно приблизиться к проблеме с помощью совершаемого в тысячный раз сочетания слова «люди» со словом «государство… Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения одного в другое. Этому соответствует также политический переходный период, в котором государство не может быть ни чем иным, как революционной диктатурой пролетариата». ( Маркс, «Критика Готской программы», 1875 г. )

И снова, теория разделения политической стадии и социальной цели и, следовательно, непрерывности определенных функций классового общества и капитализма на политической стадии (= Государство), даже если Энгельс предполагает что: «Gemeinwesen [„общность“] повсеместно заменит государство; это старое доброе немецкое слово, которое может очень хорошо быть приложимо к французской Коммуне» ( Письмо Бебелю, 18—28 марта 1875 г. ), привело Маркса и Энгельса к выводу о необходимости пролетарской партии, способной взять на себя эти функции (= Государство диктатуры партии) с целью последующего осуществления своей исторической программы (реализация коммунизма, что влечет за собой исчезновение государства). Утверждение необходимости политической стадии приведет Маркса и Энгельса к полному разрыву с анархистами, чья аполитичность, со своей стороны, приведет их к «революционному синдикализму» или анархо-синдикализму (Гаагский конгресс, 1872 г.). Но ограниченность концепции политической стадии понудит Маркса и Энгельса, после Гаагского конгресса и после роспуска 1-го Интернационала (который переместил свою штаб-квартиру в Нью-Йорк) идейно сблизится с немецкой социал-демократией и ее сторонниками (Второй Интернационал) не только благодаря компромиссам с лассалльянством (недостаточность критики Готской программы, слияние эйзенахских «марксистов» с лассальянцами в 1869 году), но и из-за неспособности их непосредственных преемников быть кем-либо, кроме «учеников». И это идейное сближение в первую очередь относится к Энгельсу, который вместо использования критического метода превратил его в идеологию под названием «марксизм» (см. «La Légende de Marx ou Engels fondateur» [Легенда о Марксе, или «Энгельс-основатель»], Максимильен Рюбель, Études de Marxology, Série S, No. 5. Socialisme: Science et Ethique [доступно в английском переводе онлайн по состоянию на август 2017 г. по адресу: http://marxmyths.org/maximilien-rubel/ article.htm ]). Эта ограниченность концепции двух этапов также объясняет бюрократические процедуры (административные меры, свидетельства, основанные на слухах и т. д.) использованные для исключения Бакунина и других членов «Альянса социалистической демократии» на Гаагском конгрессе. Отсутствие каких-либо конструктивных дебатов, которые Генеральный совет мог бы инициировать относительно данных расхождений, особенно в отношении проблемы политического этапа, достаточно убедительно указывает на влияние этой концепции на формирование, а затем и на эволюцию Интернационала между 1864 и 1872 годами, эволюцию, которую некоторые люди пытаются представить сегодня как отличную от эволюции более поздних «марксистких» политических партий (мы повторяем, наша критика Маркса не является завуалированной защитой бакунистов, которые также, со своей стороны, использовали целый ряд «организационных процедур» в попытке захватить власть в Интернационале) [5]

Защищая тезис о том, что для Маркса принцип ассоциации отличен от принципа конституирования пролетариата в политическую партию, Клод Бергер, критикуя Глюксмана, пишет: «Более того, слабости Маркса не там, где [Глюксманн] хотел их найти. Маркса можно упрекнуть в том, что он уходил от трудностей ассоциативного движения, то есть Международного союза рабочих, и, в качестве компенсации этому стал склоняться к форме «массовой партии». Это благоприятствовало социал-демократии, которую он, тем не менее, безжалостно критиковал. Данный концепт исключал анархистов, с которыми, однако, у него было больше общего». (См. «Autopsie de la «Nouvelle philosophie» [Вскрытие «Новой философии»], Спартак, №10, июль-август 1978 г.). Фактически, несмотря на то существенное обстоятельство, что коммунистическая партия («марксисты» Генерального совета Интернационала) не имела гегемонии, поскольку, вплоть до Парижской Коммуны, ей приходилось сталкиваться с оппозицией других партий рабочего класса (прудонистов, бланкистов, бакунистов и т.д.) 1-й Интернационал являлся прообразом массовой пролетарской партии, задуманной Марксом после роспуска «Союза Коммунистов» (1852). Во 2-ом Интернационале идеи Маркса преобладали в форме социал-демократии, особенно в ее немецкой вариации: «В то время как Коммуна стала могилой раннего, специфически французского социализма, также и в то же время она стала для Франции колыбелью нового международного коммунизма». ( Энгельс, октябрь 1884 г. )