Сергей Федюнин - Нация и демократия. Перспективы управления культурным разнообразием

Но то же самое можно сказать и про национализм. Сегодня уже никто не сводит феномен нации к семейному родству или группе чужеземцев, что подразумевало это слово у древних римлян; не имеет смысла трактовать нацию и как социально-профессиональную корпорацию по типу средневековых цехов и университетских землячеств-«наций». Аналогичным образом было бы ошибкой попытаться примерить к нынешним реалиям – как на Западе, так и в остальном мире – трактовки этого концепта, господствовавшие в XIX и часто в XX веке, согласно которым «человечество было изначально разделено на национальные единицы, каждая из которых обладала своим происхождением, территорией, языком, национальным характером и душой, составляющими нацию как бы изнутри» [13] Ben-Israel H. The Nation-State: Durability Through Change // International Journal of Politics, Culture, and Society. 2011. Vol. 24, N 1–2. P. 66. . Как и в случае с идеей свободы и либерализмом, важно не забывать о поливалентности идеи нации и многогранности феномена национализма. Единого понимания последнего не существует именно потому, что его можно определить как идеологию, как массовое движение, как социальную программу и политическую теорию; наконец, как научную методологию и психологический феномен (коллективное сознание). И каждое из таких определений национализма по-своему верно. Несмотря на это, в науке и в интеллектуальных кругах и в России, и в Европе по-прежнему встречается черно-белая оптика его рассмотрения.

Советская эпоха с ее идеологическим господством «единственно верной» доктрины марксизма-ленинизма, очевидно, наложила сильный отпечаток на состояние социальной науки в постсоветской России, в том числе в отношении исследований этнополитических процессов, теории наций и национализма. Концептуальная путаница, отраженная, в частности, в современной концепции национальной политики, – явное подтверждение продолжающегося воспроизводства советско-марксистской терминологии в российском академическом и экспертном сообществе. С одной стороны, «национальное» продолжает толковаться через понятие «этничности», а с другой – «нация» ассоциируется с авторитарным государством, а не с сообществом лично свободных и политически автономных граждан [14] К этому мы вернемся в главе 5. . Но и в западной науке марксизм, который никогда не выступал в роли навязываемой властью идеологии, имел очень влиятельные позиции: на Западе он традиционно ассоциировался с мощной критической теорией общества. Интеллектуалы, испытавшие сильное влияние марксизма, такие как Эрик Хобсбаум, никогда не скрывали своего резко негативного отношения к национализму [15] См.: Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года / Пер. с англ. А. А. Васильева. СПб.: Алетейя, 1998 [1990]. . Ведь национализм противоречил не только идеалу социалистического Интернационала, взывавшему к превосходству классовых (то есть более узких групповых) интересов над интересами национальными, но и другой догме марксизма – приоритету экономики над политикой, в частности в условиях индустриального общества. Отсюда стремление западных ученых-марксистов показать, что нация есть не более чем придумка, идеологический конструкт, навязанный людям господствующими группами. Ради сохранения своих высокостатусных позиций последние старательно культивируют чувство превосходства своей нации над остальными, иными словами – пропагандируют шовинизм. Примерно такую же функцию затуманивания классового сознания, согласно марксизму, выполняет и либерализм. Только в отличие от национализма он не предлагает альтернативный проект групповой лояльности, а насаждает индивидуалистическое мировоззрение, эгоизм и идеологию консюмеризма.

Однако не только социалистическая, но и либеральная картина мира склонна представлять национализм однобоко, как негативное явление, вызванное трудностями модернизации или чувством ресентимента по отношению к другим народам. Если марксисты проклинали национализм как буржуазный провинциализм, то многие либералы традиционно отвергали его за коллективизм – подавление индивидуальности посредством навязывания людям духовной и физической связи с определенным сообществом «своих». Так, Исайя Берлин, другой крупнейший мыслитель прошлого столетия, рассматривал национализм как органицистскую доктрину, взывающую к коллективным, чуть ли не стадным чувствам человека [16] См.: Берлин И. Национализм: Вчерашнее упущение и сегодняшняя сила // Он же. Философия свободы. Европа. 2-е изд. / Предисл. А. Эткинда. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 333–365. Особенно с. 345–348. . Справедливо критикуя эссенциалистские – социально-биологические и историко-романтические – концепции нации, Берлин фактически отождествлял их с самим феноменом национализма. Настаивая на том, что «современный национализм действительно зародился на немецкой почве» [17] Там же. С. 362. , Берлин сводил происхождение национализма к немецкому романтизму, а его суть – к антииндивидуалистическому, а значит, и антилиберальному иррационализму (наиболее «концентрированным» выражением которого, очевидно, выступает нацизм). Таким образом, отношения между либерализмом и национализмом могут быть описаны как игра с нулевой суммой: чем больше национализма, тем меньше индивидуальной свободы и наоборот – для того чтобы расцветала свобода, необходимо подавлять национальные (националистические) чувства.

На наш взгляд, как один, так и другой взгляд обусловлен однобокими и часто карикатурными, а потому неадекватными оценками идеи нации и роли национализма в современном мире. Из этого вытекает и упрощенное понимание их взаимосвязи с либерализмом (в первом случае со знаком плюс, как близнецы-братья, а во втором – со знаком минус, как полные антиподы). Иной, более умеренный и одновременно более сложный взгляд на нации и национализм, необходимый сам по себе, позволяет по-другому взглянуть и на природу этой взаимосвязи.

Прежде всего, вопреки марксистской и, шире, радикально-конструктивистской позиции нации, будучи воображаемыми сообществами [18] См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В. Николаева. М.: Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2001 [1991]. , не являются «искусственными» образованиями. С одной стороны, воображение, лежащее в основе всякого имперсонального социального отношения (начиная от «большой семьи» кровных родственников и профессиональных, этнических и других групп и заканчивая нацией и человечеством), является неотъемлемой частью социальной реальности. Поскольку социальные отношения всегда символически опосредованы [19] См.: Гирц К. Интерпретация культур / Пер. с англ. М.: РОССПЭН, 2004 [1973]. , то и результаты воображения нации – национальные символы, образы, мифы – оказывают непосредственное влияние на поведение людей и их чувства [20] См.: Bouchard G. Raison et déraison du mythe. Au cœur des imaginaires collectifs. Montréal: Éditions du Boréal, 2014. . С другой стороны, исторический взгляд на образование наций позволяет заключить, что они никогда не являются чистыми конструктами, но всегда опираются на реальные исторические условия и предпосылки. Как отмечает Майкл Уолцер, «нации – это воображаемые сообщества, конструируемые на основе предшествующих воображаемых сообществ». Комментируя знаменитую фразу идейного лидера движения Рисорджименто (Объединение Италии) Массимо д’Адзельо: «Мы сотворили Италию, теперь мы должны создать итальянцев», Уолцер отмечает, что «Италию было куда легче создать из неаполитанцев, римлян и миланцев, чем из ливийцев и эфиопов». Действительно, необходимым условием появления итальянской гражданской нации было существование более-менее единых представлений о прошлом у жителей Апеннинского полуострова, равно как и их культурная, этническая и языковая близость друг другу. Более того, наличие этих «связей с прошлым… позволяет объяснить, почему мы склонны рассматривать ее (итальянскую нацию. – Э. П., С. Ф. ) как легитимное политическое образование, тогда как попытки сделать итальянцев из ливийцев или французов из алжирцев были нелегитимными» [21] Walzer M. Book Review of “Nations and Nationalism Since 1780” by E. J. Hobsbawm // Social Contract Journal. Winter 1990–1991. Vol. 1, N. 2. (URL: http://www.thesocialcontract.com/artman2/publish/tsc0102/article_12.shtml). .