Георгий Вачнадзе - Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине

При этом продолжало сказываться, из каких молекул был сложен. Тоталитарная перевооснова, преобразованная талантом, облагородилась до уровня авторитарности. Вероятно, только такой организм и мог противостоять власти. Разрушить стену может только таран — предмет тоже достаточно твердый.

Мы те, кто прилетел на огонь этого таланта в „МН“, чувствовали эту твердость каждый день. И мирились с ней, потому что нет ничего привлекательнее для нормальных людей, чем талант. Кстати, и он сам умеет высоко и бескорыстно ценить чужой дар. Стоит ли удивляться, что от него не хотелось уходить в поисках чего-нибудь более мягкого?

Потом брешь была пробита, и в нее хлынули новые люди. Они уже изначально были другие, и, вероятно, им кажется, что они родились свободными. На самом деле они стали свободными под грохот проламываемой стены — под этот шумок легко формируется новая психология».

С новым назначением Е. Яковлева — на ЦТ СССР — в «Московских новостях» произошли кадровые перестановки. Я специально привожу ниже интервью с Леном Карпинским в газете «Московский комсомолец» (17.10.1991), чтобы читатель мог понять класс одного из тех, кто руководил советской журналистикой:

«28 августа 1991 года политический обозреватель „Московских новостей“ Лен Карпинский решением коллектива был единодушно избран на пост главного редактора еженедельника.

— Изменится ли общая концепция еженедельника в связи со сменой главного ре дактора?

— Дело не в том, что ушел Яковлев Августовские события, на мой взгляд, поста вили общество в качественно новую позицию. Это не значит, что оно стало другим — оно еще как бы посттоталитарное. И еще долгое время мы будем расчищать грязь и заново выстраивать демократию для России. Но ввиду победы демократически ориентированных сил перед обществом появились новые задачи. В процессе этих изменений должны обновляться и мы.

— Сейчас много говорится о кризисе средств массовой информации. Какой должна быть газета, чтобы ее читали?

— Сложный вопрос. Считаю, что все газеты должны быть разными. У читателей широчайший круг интересов. И потому идея общего знаменателя, естественно, отпадает. Любая газета должна иметь свое лицо.

Мы, например, постараемся поддерживать свои материалы на максимально возможном аналитическом, интеллектуальном уровне. Гоняться за оперативной информацией мы не можем — газета не ежедневная. Однако предоставлять политологическую, философскую, психологическую интерпретацию происходящих событий — наша главная задача. В этом плане меня очень интересует возвращение некоторых прежних авторов, так называемых „шестидесятников“, а основное — привлечение молодых интеллектов, мыслящих в другом измерении. Нам необходимы не только отдельные свежие мысли, но и мозги, которые их постоянно производят.

— Если я правильно понял, газета будет несколько элитарной?

— Я не очень люблю это слово. У нас в стране сорок миллионов, как говорит Солженицын, образованцев. И если эти образованцы (люди, имеющие институтский диплом) захотят, из них вполне могут выйти интеллигенты. Кроме того, существует множество людей без высшего образования, готовых к умственным занятиям. В общем, мы рассчитываем на тот слой, который собирается думать, сбрасывать пропагандистские штампы прошлого. На людей, стремящихся ощутить суверенность своей мысли.

— Лен Вячеславович, знаю, что раньше вы много работали „в стол“, считались даже диссидентом. Случались у вас стычки с КГБ?

— Да, бывали. Вспоминается случай, связанный с Филиппом Денисовичем Бобковым, до недавнего прошлого первым заместителем Крючкова. До путча он не дотянул — ушел на пенсию. Кстати, может, поэтому и поторопился. Высококвалифицированный был профессионал, грамотный человек, хотя, конечно, целиком ангажированный КГБ. Занимался он в основном подавлением инакомыслия.

После двадцатого съезда, в бытность мою секретарем ЦК ВЛКСМ, он частенько наведывался в гости и за чашкой чая высказывал свои соображения о первых смутьянах того времени. Доставалось чаще всего поэтам, особенно жаловался он почему-то на Евтушенко…

По прошествии лет, в семьдесят пятом году, мы увиделись вновь. Я вынужден был посетить его кабинет и давать объяснения. Сидели долго, чая не было — помнится, это обстоятельство обидело больше всего. В ту пору я начал собирать так называемую библиотеку неопубликованных рукописей. По сути, это был даже не самиздат, а просто скопление взрывного интеллектуального материала, КГБ пронюхал о моих намерениях, и мне сделали строгое внушение.

Разные случались „штучки“. Психологическое наружное наблюдение — это когда за тобой шпионят не скрываясь. Для давления. Но диссидентом я себя не считаю. Не дорос. Ни в каких открытых деяниях участия не принимал — боялся. Так что мое диссидентство носило весьма отвлеченный характер.

— Но все же, как могла произойти подобная метаморфоза: с самых верхов ЦК ВЛКСМ до отвлеченного диссидентства?

— Начну с общей предпосылки, если бы тоталитарный монолит был действительно монолитом в лице аппарата — никакой так называемой перестройки так бы и не началось. Даже на той фазе, на которой она находилась до сих пор. Дело затеяно сверху и явно свидетельствует о том, что внутри аппарата существовало и развивалось два полюса. Полюс приспособленческого, конформистского сознания и полюс сознания критического. Мотивы бывали разными. Это зависело от индивидуума. Но в ситуации этого абсурда кое-кто понимал, что жизнь проплывает мимо, тратится на какую-то комедийную постановку. И таких людей, поверьте, было немало. Горбачев, собственно, из той же команды. В общем, он шел параллельным путем, только был более номенклатурным человеком. Рос по партийной прямой. А так вспоминаю наши разговоры, то, о чем он думал лет в двадцать шесть… Он уже тогда видел нелепость существующего механизма. Не в полной мере, но частично.

— Вы довольно часто общались с Горбачевым. Вспомните наиболее яркий эпизод, разговор.

Из комсомола он перешел на сельское хозяйство в Ставрополь. Стал секретарем парткома управления. Я в то время уже работал в „Правде“. Как-то мы беседовали с ним чуть ли не два часа. Горбачев с возмущением рассказывал о показателях, которым должен следовать колхозник, когда оплата строилась „от колеса“, а не „от продукта“. Мне кажется, идея рыночной стоимости овладела им еще тогда… Вот на этой самой почве и развивался полюс протеста.

— В таком случае мне не понятна его фанатическая преданность компартии, которой он следовал буквально до последнего времени. Пытался крепить ряды даже после Фороса…

— Дело не в партии. К политической партии КПСС имела отношение лишь на заре туманной юности. Потом она стала просто священным союзом всего начальства, в том числе работающего в области хозяйства. Властная структура, сцементированная идеологией и организацией аппарата КПСС. Это не партия. Это господствующий класс».