Андрей Фурсов - Колокола истории

Момент наступления логического, «микрокапиталистического» уровня невозможности существования коммунизма совпал с моментом его общесистемного внутреннего кризиса. Отсюда столь неожиданная и странная по быстроте смерть коммунизма. Суммация в одной точке двух тенденций развития мировой капиталистической и внутрикоммунистической (о последней здесь нет места говорить [3] *) Об этим подробнее см.: Фурсов А.И. Кратократия // Социум, М… 1991, № 812; 1992, № 18; его же: Взлет и падение Перестройки // Социум, М… 1992, № 912; 1993; 1994. № 32(1). *)) стала тем «двойным ударом», который привел коммунизм к исторически почти мгновенной смерти. Ну что ж, как когда-то желалось в одной комсомольско-коммунистической песне; «Если смерти то мгновенной, если раны небольшой». По части рай коммунизму не везло. Раны всегда были большими, страшными, рваными и кровоточащими. Со смертью вышло лучше: заказывали мгновенную получите.

Является ли положительный постфункциональный, «постсоциалистический капитализм» капитализмом? Да, это все еще капитализм. Но, думаю, умирающий. Умирающий не потому, что загнивающий и т. д. А потому, что реализовал, исчерпал свою социогенетическую программу, решил основное противоречие, поддерживавшее его ось. Антично-рабовладельческая система без рабов и рабовладельцев, но с массой колонов и свободной бедноты — это, безусловно, решение основного противоречия антично-рабовладельческого общества. Но это уже общество почти не рабовладельческое. Это, в лучшем случае, умирающее рабовладельческое общество. То же самое можно сказать и о феодализме без крепостных XIVXV вв. То же о капитализме на рубеже XXXXI вв.

В течение четырех столетий развитие капиталистической системы определялось противоречием между субстанцией и функцией, из которого вытекали все остальные противоречия: класс против класса; класс против государства; государство против гражданского общества внутри страны и против других государств в мире; капитализм против коммунизма; ядро (центр) против периферии и т. д. Вся история и все развитие капитализма есть история попыток найти решение своего главного противоречия, укротить его. Эти попытки и были стимулами развития капитализма. Настойчивость этих попыток возрастала по мере роста остроты самого противоречия, время от времени приводя к кризисам, войнам и революциям кризису Старого Порядка в последней трети XVIII в., кризису «субстанционального капитализма» («цивилизации XIX в.») в конце XIX начале XX в. и кризису «функционального капитализма» в последней четверти XX (и, по-видимому, самого начала XXI) в.

Вся история капитализма по сути есть история его десубстанциализации, функционализации, истончения, утончения. За Кольцо Всевластия над миром надо платить. Как платили за обладание Кольцом Всевластия истончением, исчезновением плоти назгулы из толкиеновского «Властелина колец». Но в определенный момент процесс функционализации производства достигает точки возврата (она же точка невозвращения). Я думаю, НТР именно такая точка. После нее возвращаться уже некуда и незачем. Да и невозможно поэтому хронологическая черта НТР представляется мне чем-то похожим на линию шварцшильдовского радиуса «черных дыр», после пересечения которой вернуться в «свою» Вселенную уже невозможно. Можно лишь вынырнуть в чужую, новую Вселенную будущего. Или сгинуть в «черной дыре» времени, провалиться в ничто. Если иметь в виду историю то в историческое ничто, в бездонный Колодец Времени.

Уже говорилось о том, что максимальной остроты, своего наивысшего уровня противоречие между субстанцией и функцией достигает в период зрелого промышленного капитализма, при субстанциональном капитализме. Тогда рушится его тело. Чрезвычайные обстоятельства порождают чрезвычайные решения и их побочные продукты: диктатуры разной степени жесткости коммунизм, фашизм, организованная преступность, основанные на примате функции, т. е. духа и воли в непроизводственной сфере. Сила духа и воля поддерживают тело. И эта «властно-организационная йога» длится 70 лет. А затем тело находит другое решение истончается до духа, устраняет свое противоречие с духом, который, в свою очередь, становится телесным. Именно НТР стала звонарем Истории XX в. Именно она и ударила в колокола.

Так по ком же они звонят? По коммунизму? Или по I капитализму? Или по обоим измам, скованным одной цепью, по обоим, если вспомним метафору Юрия Трифонова, скелетам, вступившим в схватку над пропастью и сорвавшимся в нее? Да, по обоим. Крушение коммунизма это поражение капитализма. Это симптом его старости. Если прав генерал де Голль, говоривший, что старость это крушение, то логически выходит, что крушение коммунизма это начало крушения капитализма, как социального, так и морально-интеллектуального. Кто знает, быть может, падение коммунизма окажется значительно более сильным ударом по капитализму и Западной Системе, чем по России, по Русской Системе. Не в абсолютном смысле в относительном. Например, когда Сизиф и камень срываются и летят вниз, камень летит быстрее и бьется сильнее. Но он камень. Ему не больно. Сизифу, хотя его полет медленнее, а удар мягче, намного больнее. Он чувствительнее. Запад, как Сизиф: один убитый американец в Сомали вызывает бурю в стране. Больно! Россия в этом отношении как камень: тысячи убитых в Афганистане и сотни в Чечне вызовут протест разве что их матерей. И пройдет он почти незамеченным, И не будет сочувствующих толп и скорбящих очередей. Что же это за общество такое, где смерть шоумена, горе одной семьи могут затмить и забить горе многих? Это наше общество, наше все. Это мы, Господи. Конечно, соприкоснуться хоть и в трауре, но с шоу (тем более если сам траур ставят как шоу) приятнее и интереснее, чем взять на себя чужую боль, просто боль, не отрежиссированную по заказу определенной тусовки. Вот потому-то, не давая никаких моральных оценок (это не дело исследователя, да они и неуместны: История и ее системы не хороши и не плохи, они такие, какие есть), я констатирую: Сизифу больнее, чем камню, Система-Камень (об которую сначала семь королей, а потом «Сорок Царей да Сорок Королей бились, бились, да только сами разбились») прочнее Системы-Сизифа. Первая выдюжит там, где не выдюжит вторая. Эта вторая оценивает победы по индивидуальным человеческим жизням. Первой же нужна победа одна на всех и любой ценой: «Мы за ценой не постоим». «Мы», «все» вот реальный или по крайней мере значимый социальный индивид этой системы. И то, что не какой-нибудь заядлый сталинист, а шестидесятник Окуджава сформулировал это «социально-индивидуальное» «мы за ценой не постоим», дорогого стоит. Это фрейдовская проговорка системы устами Окуджавы. «Просто индивид» лишь разменная монета, которой платят за победы. Да ведь и платить больше нечем. В несубстанциональной, антисубстанциональной системе единственная субстанция человек как мясо. Мы как мясо. Мы как пространство. Почем тонна? Мы за ценой не постоим. Заплатим за победы. За такие, которые прямо по Пастернаку невозможно отличить от поражений. Да и само различие, похоже, иррелевантно для системы. Она вообще «по ту сторону побед и поражений». В этом смысле поражение коммунизма это в большей степени поражение капитализма, чем Русской Системы.