Феликс Чуев - Так говорил Каганович

Каганович сидит прямо, задумавшись, глядя перед собой.

– Дальше мы вот о чем уговоримся с вами. Я, видите ли, все мечтаю, но не могу осуществить. И должен ли я начинать или не должен?

– Я думаю, надо.

– Нет, если я начну по Программе, можно, исходя из Программы, развернуть весь вопрос, принципиальный вопрос партии, я думаю. И можно доступным языком таким, более-менее. И там же о перестройке – раскритиковать перестройку! Понимаете? Я за Двадцать седьмой съезд партии.

– Но не за Двадцать восьмой…

– Но не за Двадцать восьмой, – подтверждает Каганович. – В Крым уезжаете? Надолго? – спрашивает он.

– Пятого августа буду в Москве.

Мая Лазаревна показывает фотографии с внучками. Похожи на жену Кагановича.

– Безусловно, – говорит он.

– Мне в издательстве «Терра» говорили, что у них работает внук Кагановича.

– Нет, дальний родственник, – говорит Каганович.

– Внук у папы – один-единственный. Он экономист, работает в Академии Наук, здесь в Москве, мой сын, – говорит Мая Лазаревна.

– Не прижимают?

– Ну так себе… Не выпускают за рубеж. Владеет английским, мог бы съездить кой-куда, ни разу за границей не был.

– Правнук уже на третьем курсе Архитектурного института, – говорит Каганович.

– Мой внук, – добавляет Мая Лазаревна.

– Так у вас уже праправнуки будут!

Да. Я надеюсь дожить до праправнуков.

– Даже правнуки снимают все грехи, говорят, – улыбается Мая Лазаревна. – Хотя, грехов у меня, кажется, нет.

– Как правильно пишется – Мая или Майя? – спрашиваю.

– Три буквы у меня – по паспорту и по метрике. Все ошибаются. Как-то отличается от Плисецкой, от всех… Папа, я, наверно, названа в честь месяца мая, раз я родилась в мае?

– Как? Да, – отвечает отец.

– Раньше были Октябрины, – говорю я.

– Юля родилась в июле, – говорит Мая Лазаревна.

– Мне бы одного молодого человека, который мог бы подыскать все эти таблицы, выбрать необходимые цифры, – говорит Каганович.

– Даже почитать что-нибудь, – добавляет Мая Лазаревна, – я не успеваю все почитать.

– Почитать книжку какую-нибудь. Вот это мне нужно было найти у Сталина. Я 'должен до конца дочитать, и то не могу. Нужен человек, который мог придти раза два в неделю и почитать.

– Я читаю с удовольствием. Интересно, – говорит дочь.

– Мая мне два раза в неделю читает.

Чувствуется, что Каганович очень любит дочь…

– Ну, счастливо, – Каганович поднимает на прощанье Руку.

P.S. Я в Коктебеле. Сегодня 27 июля 1991 года, я закончил перепечатку на машинке этого дневника – две толстые тетради.

Когда уже оставалось совсем немного страниц, я начал почему-то спешить, чтоб побыстрее поставить последнюю точку, словно некое предчувствие гнало меня. Ночью перед этим приснилось, будто у меня отнимают диктофон с пленкой записей бесед с Кагановичем.

Закончив печатать последнюю фразу «Каганович поднимает руку на прощанье…», спешу, опаздывая на ужин, и в столовой поэтесса Людмила Щипахина говорит мне: «Ты слышал? Каганович умер». Она узнала по «Маяку». Я все- таки решил подождать программу «Время». Трижды на моей памяти ходили слухи о смерти Молотова, но я тут же звонил в Жуковку: «Можно Вячеслава Михайловича?» и слышал в трубке: «Он самый».

Да, здесь, кажется, правда. Сообщило «Время», ссылаясь на газету «Совершенно секретно». На 98-м году жизни…

А я думаю о том, что ощущение предчувствия не покидало меня. Накапливались вопросы к Кагановичу, а я их почему-то не стал записывать как обычно, чтоб спросить в следующую встречу.

Когда я весной подарил ему книгу о Молотове, он взбодрился, словно вселилась в него надежда, что, возможно, и Каганович оставит печатный след, и будет книга…

Когда человек умирает, он излучает мощную, направленную энергию – это известно. Может быть, часть этой энергии дошла и до меня, по крайней мере, неясное ощущение ее не покидало до тоге, как я узнал о случившемся. Да еще предсказатели вроде бы говорили, что с его смертью закончится эпоха .

P. S. Он умер внезапно, сидя за вращающимся столиком. Второй инфаркт. Ничто не предвещало. Успел поговорить по телефону с дочерью.

Эпоху, в которой прошло мое детство, я и поныне воспринимаю всерьез. Но иногда с улыбкой повторяю такие стихи, кажется, Николая Глазкова:

Люблю грозу в конце июня,

Когда идет физкультпарад,

И стойко мокнет на трибуне

Правительственный аппарат…

И все же – почва и судьба.

Заснеженное кладбище Ново-Девичьего монастыря. Широкий обелиск из темно-красного финского камня. Здесь похоронена жена Кагановича. А его самого сожгли в крематории и сюда закопали урну.

На камне появилась новая надпись: «Каганович Лазарь Моисеевич», даты рождения и смерти. Мне сказали, он хотел, чтоб были выбиты еще два слова: «Большевик-ленинец».

Каганович не оставил ни завещания, ни сберегательной книжки. Золотая звезда Героя Социалистического Труда за номером пятьдесят шесть, шесть орденов и шесть медалей.

Все иные оценки остаются иному веку.