Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Общество вопреки огромной силы ударам, которые по нему нанесли, вопреки регрессу, порожденному этими ударами, «ставит из себя». И на это «ставит из себя» — иначе это называется «остаточные амбиции» — признаюсь, все мои упования. Так зачем же я буду стирать фактуру и текстуру того интеллектуального дневника, вызвавшего отклик «ставящего из себя» общества (прошу не путать этот отклик с откликами элитной пустоты, которые я ввожу в текст)?

Что же касается интеллектуальных причин, по которым я особо ценю тот дневник, то каждый, кто вел подобные полевые дневники, поймет меня с полуслова. Есть огромная разница между зафиксированным тобою процессом мысли on-line (то есть процессом мысли, одномоментным нетривиальным встречам с людьми, событиями, памятниками культуры etc.) и процессом мысли post factum. Любой исследователь знает, что это разные процессы. И психологически, и культурно, и социально, и когнитивно разные.

А тут еще самопроверка. Да и проблема построения отношений с читателем. Кто из пишущих будет пробрасываться возможностями построения более доверительных отношений? Если ты к этому не стремишься, зачем писать? А ведь одно дело — элементы on-line, отслеживая которые читатель может убедиться в том, что автор не задним умом крепок, как многие, а способен нечто уловить и даже предвидеть, а другое дело — post factum.

Короче — после очень долгих раздумий (которые я очень кратко воспроизвожу в этой книге из соображений сугубо методологического характера) я решил-таки не изымать из книжного текста тот драматизм, который наличествовал в моем газетном марафоне. Драматизм же этот (а если хотите, то и трагизм) связан в том числе (и даже по преимуществу) с живыми событиями, вторгшимися в мои размышления о развитии и фактически образовавшими еще один слой сплетенной с моими рассуждениями текстуальной периферии. Текстом на этот раз стала сама жизнь. Я поясню.

В течение долгого времени все разговоры о развитии были порождением (а) крайней степени благополучия, того самого, которое позже назовут «путинские тучные годы», и (б) некоей политической игры между Путиным и Медведевым, привлекшей мое особое внимание.

Что же касается тучных лет, то любые предупреждения о предстоящем неблагополучии, которые посылали власти в многочисленных публикациях я сам, мои соратники, другие обеспокоенные интеллектуалы, натыкались на формулу «у нас всё в шоколаде». Я описал этот «шоколад» еще в 2005 году. И тогда же сказал, что нет ничего страшнее самоуспокоения, что «шоколад» кончится и к этому надо готовиться заранее. Никто готовиться не хотел и не мог. А потом… Потом «шоколад» кончился. Он кончился резко и одномоментно.

В ночь с 7 на 8 августа 2008 года грузинские войска по приказу президента Грузии М.Саакашвили напали на Южную Осетию и наших миротворцев. События стали развиваться стремительно. Пожелание Медведева о многих годах спокойствия, необходимых для России, являющееся парафразом столыпинского высказывания, оказалось поразительно похоже на столыпинское пожелание и в том, что касается несбыточности. Кстати, уже в марте 2008 года, начиная свой газетный марафон, я предупредил о бессмысленности благопожеланий по поводу долгих лет благополучия, сопоставив их со столыпинскими. Эти мои предупреждения оставлены в книжном тексте.

Но дело не в том, кто о чем и когда предупреждал. А в том, что реально случилось. На момент, когда это случилось, я как раз готовился уйти от той «работы с откликами», которую я описал выше и за счет которой мне удалось сформировать отдельный слой текстуальной периферии. В сущности, уже тогда я был готов к изменению исследовательской траектории, резкому углублению проблематики, ее отрыву от всякой сиюминутности. У меня было скверное предчувствие, что мне этого не дадут сделать. Так и случилось. Началась пятидневная война. А затем и все остальное.

Я не могу доказать читателю, что эта война была откликом глобальных игроков на заявленную Путиным и Медведевым тему развития. То есть я бы мог попробовать это сделать. Но это потребовало бы таких спецаналитических рефлексий, которые полностью подменили бы собой всякое осмысление сущностных вопросов.

Поэтому я только могу сказать, что не я один так считаю. То есть — далеко не я один. Так считают многие международные аналитики, в том числе и те, кто не слишком тяготеет к публицистической или научной деятельности.

Война на Кавказе… Признание Абхазии и Южной Осетии… Угроза перерастания кавказской войны в войну глобальную… Мировой кризис… Допустимо ли считать все это звеньями одной цепи? И уж тем более — откликами глобальных игроков на какую-то там тему развития? Я считаю, что допустимо. Что даже самые слабые импульсы власти, касающиеся развития, улавливаются определенной частью мира как невероятно опасные. Причем те, кто улавливает, думаю, не могут даже объяснить себе, почему российские властные импульсы, чья слабость и суррогатность слишком уж очевидны, им кажутся столь опасными.

Для кого-то слишком страшен любой разговор о развитии в России, а уж разговор, инициированный и поддержанный властью, — тем более. Словом, у меня есть основания для того, чтобы считать кавказскую войну (а точнее, реализованную США замену конфликта с Ираном конфликтом на Кавказе) стратегическим решением, связанным с этими самыми слабыми импульсами, касающимися развития.

Подчеркиваю — я совершенно не хочу сказать, что мировой кризис стал ответом мировых игроков на российские заходы по поводу какого-то там развития. Связь, конечно же, много более сложная. Но она есть.

Война на Кавказе потребовала ответа от загнанной в тупик российской политической власти.

Российская власть, дав этот ответ, резко вывела мировой процесс за определенные рамки.

США, для которых этот вывод был наиболее болезненным, не решились и не сумели ответить. Этим подорвали имидж — имидж Акелы, который не промахивается (образ из «Маугли» Киплинга, очень часто используемый англосаксонской элитой). Промахнувшийся Акела — это как бы и не Акела. Мировая финансовая стабильность держалась на том, что Акела — это Акела. И что он, Акела этот, все еще о-го-го. Сомнения начались после Ирака. События на Кавказе и в Черном море (где чудом не началась российско-украинская война, способная перейти в войну мировую) подтвердили, что Акела — это не Акела. А уж если не Акела — то почему не экстраполировать политические сомнения в финансово-экономическую сферу? Такая экстраполяция более чем естественна. В какой мере именно она поспособствовала мировому кризису? Размышления на эту тему, опять-таки, увели бы нас далеко. Но в какой-то степени явно поспособствовала. Кризис проблематизировал очень многое. И этот самый пагубный «шоколад», и возможность развития в том виде, в каком его замысливала власть.