Виктор Бондарев - Русская троица ХХ века: Ленин,Троцкий,Сталин

А уже на X съезде «синдикалистов» размазывают по стенке, и не только как противников экономической политики партии. Принимается резолюция, запрещающая фракции, что имело принципиальнейшее значение для будущих политических междоусобиц: «Съезд предписывает немедленно распустить все без изъятия, образовавшиеся на той или иной платформе, группы и поручает всем организациям строжайше следить за недопущением каких-либо фракционных выступлений. Неисполнение этого постановления съезда должно вести за собой безусловное и немедленное исключение из партии». По сути, это было дальнейшим свертыванием любых форм демократии, что наряду с нэпом, собственно, и считается главным результатом этого партийного форума. На требования «рабочей оппозиции» съезд ответил, что профсоюзы и так играют большую роль в советских учреждениях. Кроме того, они еще не освободились от «цеховой узости», значит, реальная экономическая власть должна оставаться у РКП(б).

Интересный штрих в понимание «фона» этих политических процессов вносит личная переписка Ленина со старым большевиком, пермским рабочим Гавриилом Мясниковым, чьим главным следом в истории остался расстрел великого князя Михаила в 1918 году и самолично сочиненная об этом брошюра под названием «Философия убийства». В начале 20-х Мясников был самым авторитетным из лидеров «рабочей группы», по многим позициям солидаризировавшейся с привластными интеллигентами-«децистами». Его сторонники, в частности, добивались «свободы слова для всех, от анархистов до монархистов».

Ильич попытался дружески убедить оппозиционера: «Мы ясно видим факт: «свобода печати» означает на деле немедленную покупку международной буржуазией сотни и тысячи кадетских, эсеровских и меньшевистских писателей и организацию их пропаганды, их борьбы против нас». Мясников оставался непреклонным: «Не верите вы в силу рабочего класса, не верите вы в его классовую политику, а верите в чиновников — вот ваша беда, — отвечал он вождю. — Вы разве не знаете, что за такой разговор, какой веду я, не одна сотня и тысяча пролетариев сидит в тюрьме и ни одного буржуа не сидит, который так и вопроса ставить не будет? Если я хожу на воле, то потому, что я коммунист 15 лет, который свои коммунистические взгляды омыл страданиями, и ко всему этому меня знает рабочая масса, а если бы этого не было, а был бы я просто слесарь-коммунист того же завода, то где же бы я был? В Чека или больше того, меня бы «бежали», как некогда я «бежал» Михаила Романова, как «бежали» Люксембург, Либкнехта. Еще раз, вы замахиваетесь на буржуазию, а у меня кровь из зубов, а скулы трещат у нас, рабочих».

Потом философа-убийцу арестовывали не раз, и в конце концов сослали в Армению. Однако сбежать ему удалось не в страдательном залоге, переплыв бурный Араке. Добравшись из Персии в Париж, Мясников продолжал писать брошюры, в которых разоблачал сразу Сталина, Троцкого и Бухарина. На свою беду, под конец Великой Отечественной он решил все-таки вернуться на родину, и тут уж «бежали» его — а реабилитировали только при Путине…

Итак, меняется принципиально расклад сил в руководящих органах. По «качеству» занимаемых должностей между IX и X съездами ленинцы стоят явно выше, но по количеству аппаратных позиций «троцкисты» держат паритет 8:8. О более-менее равном соотношении сил упоминал и Сталин.

После X съезда Троцкий в партийном руководстве остался один-одинешенек. Все остальные — ветераны ленинской гвардии или уже новые «люди Сталина». Пятнадцать на одного — разгром полный и, как подтвердила история, окончательный. Вот это действительно был «Великий перелом»! Видимые свидетельства краха — дело лишь времени. Да, у него пока остается армия, и личный рейтинг среди партийной элиты близок к стопроцентному. Кстати, принятие на том же съезде новой экономической политики, которую ранее предлагал Троцкий, в очередной раз засвидетельствовало его позиции интеллектуального лидера. Может, эти почести дезориентировали самого Льва Давидовича? Уже через год он будет обложен со всех сторон, а вскоре затравлен вконец.

Кто же решил исход борьбы на X съезде — Сталин со своими аппаратными маневрами? Он наверняка проявил активность, и его кадры — Молотов, Куйбышев — уже добрались до самых верхов. Но Сталин тогда еще не контролировал аппарат, следовательно, ведущая роль в «троцкистском погроме» могла принадлежать только Ленину.

Да, именно Троцкий «приходится отцом» многим репрессиям военного коммунизма, вроде трудовых армий и продразверстки. Однако он же первым понял, что эти методы себя исчерпали, и выдвинул идею продналога. Что будет, если он после войны решит осесть в столице и окончательно закрепиться в роли ведущего ума партии? Опять «двоевластие»? Сделавший свое дело должен уйти; пожертвовать ферзя в самом конце выигранной партии — вроде бы ничего страшного, раз противнику это все равно уже не поможет. Встревоженный разногласиями с Троцким, а возможно, и той же ревностью к его успехам, Ленин-Сальери подливает отраву «Моцарту революции». Здесь, в отличие от легенды, рассказанной Пушкиным, агонии предстояло быть долгой и мучительной.

Но король, хоть он и важней любых фигур на доске — все-таки сам не игрок, а деревяшка в руке игрока. Того всяк называет по-своему: одни законом истории, другие — Божьим промыслом. На следующем, XI съезде Ленин доводит дело до логического конца: при полной поддержке Зиновьева и Каменева ставит Сталина генсеком, самым главным партийным аппаратчиком. (Иногда всю инициативу приписывают главному питерскому большевику, но такое допущение нельзя принять всерьез.) Но вскоре Ленин заболевает — и тут-то выясняется, что Троцкий был не только и не столько конкурентом, но столпом его личной власти.

О последних годах вождя и в советской, и в постсоветской лениниане рассказано немало всякой всячины. Судорожные попытки меркнущего сознания извлечь из себя хоть что-нибудь внятное и сама смерть Ленина, не успевшего отметить пятьдесят четвертый день рождения, воспринимались сторонниками «социализма с человеческим лицом» как трагедия, исказившая «верный» ход истории. Как злобный Сталин третировал бессильного Ильича, или как тот собирался, но не успел развенчать тирана — все эти подробности пережеваны многократно. Умирающий сочиняет одну за другой памятные записки — «политическое завещание», пустоватые рассуждения о рабочем контроле, о кооперации и действительно вроде как пытается придержать своего фаворита. Но и здесь он говорит о двух лидерах, Троцком и Сталине, а в общем, тужится из последних сил лягнуть всех и каждого, включая зачем-то Пятакова, который к политбюро близко не стоял.