Виктор Бондарев - Русская троица ХХ века: Ленин,Троцкий,Сталин

Но, быть может, возрождение в полном объеме «великой крестьянской державы» на самом деле, как утверждали троцкисты, грозило завести в политический тупик? И когда Сталин в 1925-м проехал по стране, руководя по старой памяти хлебозаготовками на местах, он убедился воочию в правоте «левых» — либо социалистическая индустриализация, либо… В лучшем случае — сползание в какой-нибудь реформизм или ревизионизм с неизбежной утратой власти.

В конце концов все вопросы жизни и смерти уперлись, как видим, вовсе не в запаздывающую всемирную революцию, а в вязкую глубинку «Сердцевинной Земли» человечества, которую на переломе столетий романтически воспел тот самый лорд Маккиндер, папа самоновейшей геополитической теории образца 1890-х, не ведавший о своих духовных бастардах в лице З. Бжезинского, А.Дугина и Академии Генштаба ВС РФ. (Спустя лет сорок, ближе к нынешнему возрасту первого из них, сэр Джон окончательно переключится на идеи более здравые и практичные — спрогнозирует, например, образование биполярного мира.)

Оглянемся для ясности на мировую картину. Уже тогда во многих передовых странах в сельском хозяйстве было занято не более 10–15 % самодеятельного населения, а в Англии, например, меньше восьми процентов. Аграрный сектор нэповского СССР на этом фоне был чрезмерно велик, его экономика — экстенсивна и неэффективна. Советский народ, как был до революции, так и остался сельским на восемь десятых, три четверти этой массы кормились исключительно своим трудом на земле. Совсем как в нынешнем Китае, только там на пригодной для земледелия половине страны климат по преимуществу муссонный, он еще до всякой интенсификации позволял снимать по два, а то и три урожая в году; и опустынивание плодородных лессовых долин в бассейнах великих рек стало принимать критические размеры всего каких-то лет двадцать назад. А России как раз перед революцией начинало уже вплотную грозить аграрное перенаселение; собственно, его первые издержки и стали одной из важнейших причин социального взрыва. Передел помещичьих земель и колоссальные людские потери в Гражданскую войну, конечно, снизили в какой-то степени это давление; однако с тогдашними демографическими характеристиками страны (первое и единственное поколение «детей нэпа» было, как известно, самым многолюдным из рожденных когда-либо не только за всю прежнюю, но и за последующую историю РСФСР-России) «сносная жизнь» продлилась бы, скорей всего, недолго.

Но почему лишь в российско-советской империи первоначальный бунт сельской косности против всего чужого и чуждого ей обернулся в конечном итоге полномасштабным антропологическим кризисом, ставящим под угрозу уже в недальней перспективе само бытие целых народов?

…Начать придется с времен весьма отдаленных. Два центра зарождения русской государственности, Киев и Новгород, были долгое время разделены финно-угорскими племенами. Впоследствии большинство автохтонов переняло динамичную культуру широко расселившихся славян. Однако те были носителями хозяйственно-культурного типа, который формировался в совершенно иных природных условиях, неподалеку от древнейших центров земледелия. Большинство ученых сейчас считает, что основной территорией формирования славянской общности были нынешние Украина и Польша, а расселение на север и северо-восток началось сравнительно поздно, в IV–VII веках новой эры. Надо полагать, климат там и прежде был не в пример благополучнее, чем на просторах «Сердцевинной Земли».

С тех самых пор все русское хозяйство постепенно, но неуклонно превращалось в погоню за несбыточным. Население Нечерноземья, подчиняясь древнему психологическому стереотипу, мучительно пыталось воссоздать изобилие хлеба, каш и пирогов своей прародины. И еще полбеды, пока сеяли там в основном устойчивые к сельскохозяйственному риску рожь, гречиху и ячмень. Потом аграрная идеология социализма постаралась нивелировать и эти нехитрые приемы хлебно-крупяного выживания. За полвека после нэпа посевной клин ржи в СССР сократился более чем втрое — с 27 до 8,1 млн. га; площади, отведенные пшенице, выросли с примерно равного старта почти пропорционально упомянутому падению.

Так, по-видимому, впервые в истории отечества отмечается феномен, «навязывание» которого любой наш умный, добрый патриот приписывает почему-то Западу и всей местной гнилой интеллигенции, наипаче «либерастам-ельциноидам, продавшимся ЦРУ», — и неустанно клянет их за это. То есть некоторое умозрение было чисто механически, возможно, даже «грубо» и вполне «насильственно» пересажено на почву, не слишком для него подходящую. Но поскольку в ту эпоху на заокеанском континенте воины-разведчики не только не организовывали центральных управлений, но разве лишь «сном или духом» подозревали о существовании земли своих почти забытых предков, относя ее к запредельным мирам; поскольку слова «либерализм», «интеллигенция», «реформа» и «модернизация» были тогда знакомы лишь жителям Средиземноморья, да и по смыслу мало совпадали с нынешними, — то история позволила себе пошутить в очередной раз. В нашем случае «родненькой», следовательно, практически неотвязной оказалась как раз основополагающая идея, а почва, куда ее силились воткнуть, — совсем наоборот. И этот перевертыш, как увидим, сыграл поистине роковую роль в судьбах страны.

Дальше все тоже пошло в направлении, обратном западноевропейскому. Там под конец Средневековья, после временного похолодания, вызвавшего аграрный кризис, и ужасной эпидемии чумы, сократившей в разы количество рабочих рук, начинается постепенная интенсификация всех хозяйственных систем — в первую очередь земледелия, тогда, как известно, бывшего основой экономики для всех. Русь же продолжает расти только вширь, вовсе не меняя укоренившихся представлений о «государевых людишках на Божьей землице» и привычных способов обхождения с небесным даром, который, казалось, не иссякнет вовек. Только так выходит, что с каждым новым шагом в полупустые, никем почти не занятые просторы, дар этот отчего-то не увеличивается, но становится все скудней; вот уж Камень-хребет под ногами, а скоро за ним — вечный нетающий лед…

Конечно, как-то приспосабливались и тут. Например, поморы, осевшие под боком у мерзлоты, даже не пробовали пойти против заведомо слишком сурового окружения: переключились на морской промысел, на молочное скотоводство, как соседи-норвежцы, и зажили лучше многих. Может, не случайно их община дала стране одного из самых славных «первых европейцев» — Ломоносова? К похожим способам прибегали волей-неволей и более поздние, сибирские переселенцы. Совсем другая история с южнорусскими казаками: у них, наоборот, «генетический код» удачно совпал с возможностями сравнительно недавно, по меркам истории, занятых земель. [5]Но при этом, скажем, в отменно плодородном и терзаемом суховеями южном Поволжье ирригационных систем ни при каких царях не строили. И мужики, и власть рассуждали, похоже, по принципу: бог дал, бог и взял. А может взял как раз не он, а черт, ну так авось смилостивится хоть один на будущее лето…